Олений колодец - Наталья Александровна Веселова Страница 41

– Да, мама, – как могла спокойно, сказала Оля.

– Жива – и слава богу, – сухо ответила трубка. – Ни на что другое мне, по-видимому, рассчитывать от тебя уже не приходится… – и повисло могильное молчание.

Оля тесней прижалась к лестнице и закрыла глаза, чтобы случайно не глянуть вниз:

– Мама, мы просто гуляли с девчонками… – пробормотала она первое пришедшее на смятенный ум оправдание, но вдруг где-то глубоко внутри начал закипать пока еще управляемый смех от понимания того, что случайно брякнула совершенную правду.

– Вот-вот, – обидчиво подтвердила мама. – Какие-то посторонние девчонки тебе дороже родной матери. А что я себе места не нахожу – как ты там, что с тобой – до этого тебе дела нет. Трудно кнопку на телефоне нажать? Я ведь сама не решаюсь, думаю, вдруг ты занята чем-то важным… Надеюсь, что вот-вот сама позвонит любящая доченька… А ей плевать! Конечно, пусть старуха сдохнет! Пожила – и хватит… – в голосе задрожали близкие слезы. – Где ты сейчас?! Говори немедленно!

– На лестнице, – откровенно ответила Оля, с изумлением начиная осознавать, что ей – сквозь общую изнуренность, наплывающую дурноту и абсолютный трагизм положения – каким-то странным образом нравится происходящее. – Почему ты уже беспокоишься с самого утра? Сейчас только десять с чем-то, я могла бы вообще спать…

– Ч-что?!! – голос матери прозвучал так, будто в нее попала пуля. – Полшестого вечера! Ты в своем уме? Или… – она издала протяжный «понимающий» вдох. – Ах, во-от что: ты пья-аная… Я-асно… Не зря у меня сердце не на месте – тебя там эти ушлые бабы спа-аивают… Один раз от себя отпустила – и пожа-алуйста… А может быть, и еще хуже… Скажи – там мужчины, да? И уже пристают? Ну, коне-ечно, как я об этом сразу не подумала… Сейчас напоят и воспользуются дурочкой… Боже мой, боже мой, что же делать…

Оля встрепенулась и прикусила язык: во Владивостоке действительно уже ранний вечер – но, оказывается, Петербург успел так затянуть ее в себя, – не зря же на болоте построен! – что и время его не казалось неправильным.

– Так, – мама пришла в себя и принялась чеканить жестким, не допускающим возражений тоном: – Только день прошел – а ты себя уже не контролируешь. Поэтому я сейчас сама за тобой приеду и заберу домой. Говори точный адрес, я вызываю такси.

Точно так же тридцать с лишним лет назад она увезла дочь в родительский день из замечательного пионерского лагеря на побережье, учуяв запах табака от ее волос, – и, надо сказать, та суровая воспитательная мера сработала: Оля так и не «раскурилась» по-настоящему, за что была по сей день благодарна маме. Но сегодня то необычайное чувство близкого освобождения, что продолжало медленно всходить в душе, как хорошо замешанное тесто, впервые толкнуло ее оказать неповиновение:

– Не скажу. Мне сорок пять лет. Я сама могу решить, куда ехать, что делать и когда возвращаться. И вообще… – она плотней зажмурилась и нырнула в такую бездну, по сравнению с которой та, над которой она зависла, выглядела совсем несерьезно. – Я тебе соврала, чтоб лишний раз не беспокоить. Но раз уж ты решила до меня добраться… Ни в каком я не в таежном пансионате, а в городе Петербурге.

До того, как телефон отключился, Оля еще успела услышать, как мама задохнулась и начала с хрипом втягивать в себя воздух… Перед глазами встала ясная – и цветная, в отличие от окружающего мира – картина: пожилая, нарядно одетая, аккуратно причесанная и накрашенная женщина выкатывает глаза, разевает рот, хватается за сердце и осторожно, с опаской оглянувшись, оседает в удобное кресло, не забывая при этом поглядывать на себя в зеркальную дверцу шкафа. Она скоро придет в себя, эта женщина. Как не раз и не два приходила… И с удовольствием станет плакать и проклинать.

А ее дочь в этот момент из последних сил цеплялась за обломанную под крышей пожарную лестницу, и сверху, и снизу ведущую в никуда. Разговор с мамой съел в телефоне последние минуты, оставленные для спасения. Но оставались целых два выхода – либо в смерть, либо в чудо. И она, наконец, с облегчением засмеялась.

Было ясно: чтобы не погибнуть, нужно просто взлететь.

Глава 3. Пляски смерти

Все летают черные птицы

И днем, и поутру,

А по ночам мне снится,

Что я скоро умру.

Черубина де Габриак

Женщины. После драматического развода они, конечно, стали приходить в сердце отравленного горьким опытом Саввы. Причем, когда он разрешил себе выбирать их без оглядки на категоричные мнения церковных отцов, то как-то само собой оказалось, что его неизменно привлекали именно те из дам, которые у вышеупомянутых отцов никакой симпатии не вызывали. И с которыми строить новую жизнеспособную семью было так же бесполезно, как и с обитательницами «чистой» половины женского ковчега. Так как, кроме привычной церковной среды с одной стороны бытия и не менее знакомой художественной – с другой, Савва женщин нигде особенно не видел – не на улице же к ним приставать! – то и выбирать ему волей-неволей пришлось из этих двух ненадежных категорий. Первые отталкивали его одним из двух: или овечьим страхом сделать или даже просто подумать как-нибудь «не по-православному», или же острой зацикленностью на поиске недостаточно верующих ближних с целью немедленного их обращения в правую веру. Кроме того, с ними невозможно было говорить ни о чем, что выходило за рамки их зауженного представления о христианстве, и он всегда чувствовал у себя на лице невидимый стальной намордник, который каждая их них норовила лихо на него нацепить, – справедливости ради стоит заметить, что свои-то намордники они носили с гордостью!

Вторые… Те, которых он искренне любил и уважал, с которыми способен был даже на чистую, отрицаемую дураками дружбу, занимались, как и он, искусством – то есть искушали желающих искуситься – и принципиально не годились в жены и матери. Нет, он был бы ни в коем случае не против того, чтобы его гипотетическая вторая жена писала детские стихи в свободное от радостей колыбели и очага время или повесила бы на стену в гостиной несколько собственноручно созданных пейзажей! Но такие его не привлекали из-за легковесности, а