Кузнец Песен - Ким Кириллович Васин Страница 41

Тропинка спустилась в овражек и привела к ручейку. Акпай снял теркупш, зачерпнул им холодной ключевой воды.

— Что, пить захотел? — послышался сзади него голос.

Акпай оглянулся, перед ним стоял Топкай.

— Пить хочется, — ответил Акпай. — День нынче очень уж жаркий.

— Погоди, еще жарче будет, — усмехнулся Топкай и крикнул: — Эй, ко мне, скорее!

Топкай, словно кот, увидавший мышь, набросился на Акпая, навалился, придавил к земле.

Акпай застонал, раненая рука закровоточила.

Из-за кустов, крича и толкаясь, выбежала толпа мужиков, поддавшихся на уговоры Топкая.

Минуту спустя Акпай лежал связанный по рукам крепкой веревкой.

— Братцы, я же ради вас старался! — пытался говорить Акпай, но Топкай и Яныш не дали ему сказать ни слова.

— К начальству его! К начальству смутьяна! — кричали наперебой карт и старшина. — От него все наши беды!

Акпая повели.

— Прощайте, родные леса, прощай, Элнет, — сказал Акпай. — Предали меня богачи… Но я еще вернусь…

Кузнец Тоймет шел с тремя десятками мужиков, решивших присоединиться к скрывавшимся в лесу пугачевцам. В кустах возле Элнета они натолкнулись на окровавленного человека, распростертого на прибрежном песке.

Кузнец мокрым платком отер залитое кровью лицо и узнал Эшплата. Принесли воды, смочили раненому губы.

— Акпая предать… — чуть шевеля губами, зашептал Эшплат. — Топкай… Яныш… Спасайте Акпая…

Сказав это, Эшплат замолк навеки…

Тоймет стянул в головы шапку, помолчал, потом повернулся к товарищам:

— Слышали?

— Слышали. Топкай на все способен.

— Скорее в лагерь, — сказал Тоймет и побежал через кусты к шалашу.

Возле шалаша было пусто. Лишь один молодой парень сидел под елью, низко опустив голову.

— Где люди? Где Акпай? — крикнул Тоймет, предчувствуя беду.

— Пропал Акпай. Связали его и выдали солдатам. Топкай с Янышем теперь праздник празднуют, радуются, что разделались с Акпаем.

— Где Акпай? В деревне?

— Акпай далеко. Солдаты его связанного в телеге увезли. Небось, уже до Царевококшайска доехали…

— Ну, проклятые предатели, — заскрежетал зубами Тоймет. — Недолго вам радоваться, воронье, за Акпая мы вам отомстим.

После ареста Акпая в деревне богатеи снова стали полновластными хозяевами. Еще большую власть над народом заимел Топкай. На односельчан он теперь смотрит свысока, говорит: «Я вам — бог и царь».

Но недолго пришлось ему поцарствовать. Однажды Тоймет со своими молодцами подстерег Топкая и Яныша, когда те на пасеке, благодушествуя, пили брагу, и подстрелили, как куропаток.

Акпая, действительно, привезли в Царевококшайск. Около месяца он просидел в каземате, в августе его вместе с несколькими арестованными пугачевцами погнали пешком в Казань.

Недалеко от Казани этап арестантов остановился на привал.

По обеим сторонам дороги чернеет лес, потихоньку шумя листвой. День ясный, на небе — ни облачка. Жарко. Только в тени немного легче дышится.

Конвойные солдаты сидят в тени, отдыхают. Арестантов собрали в кучку, возле них стоит часовой.

Один мариец-арестант затянул песню:

Саврасую кобылку

Распрягать не хочется.

Вороного коня

Продавать жалко.

Родную землю

Оставлять тяжело…

Песню пою,

Ветер уносит,

Жена и дети,

Плача, остаются…

Акпай лежит на траве и раздумывает о своей судьбе. «Надо бежать, — думает он. — Не убегу, уморят в тюрьме или сразу казнят… Надо бежать… Но как?» И так, и так прикидывал Акпай, но никак не убежишь: солдаты следят за каждым шагом.

Вдруг в лесной чаще замелькали какие-то тени, затрещали сухие сучья под ногами бегущих, раздались выстрелы. Часовой, охранявший арестантов, свалился замертво. Из-за кустов выбежали мужики, вооруженные ружьями, саблями, топорами. Через минуту, не успевшие прийти в себя от удивления, конвойные лежали связанными по рукам и ногам.

— Братцы, кто же вы? — обнимая освободителей, спрашивает Акпай.

— Вольные люди, — отвечают ему, — а вон и наш атаман, по прозванию Орел.

Пригляделся Акпай: да ведь это же тот бурлак, которого они с Махметом на Волге в чувство приводили. И тот узнал Акпая.

— Здравствуй, богатырь! Вот мы и встретились. Спасибо тебе, что на верный путь наставил. Только теперь я себя человеком почувствовал. Бьем мы тут с товарищами всяких кровопийцев, ждем, когда царь Пугач снова силы наберет…

Светит солнце. Шумит исполненный силы могучий марийский лес. Сквозь деревья сверкает серебром, плещет высокой волной могучая Волга. По дороге бодро шагает широкоплечий парень — это Акпай возвращается в родные края, на Элнет.

1939—1940 гг.

ЖАР-ПТИЦА

В то воскресенье Йошкар-Ола праздновала пятнадцатилетие Марийской автономной области. Утром на площади за городской больницей состоялся многолюдный митинг. Потом по улицам города с песнями и музыкой прошла демонстрация трудящихся.

Мы с отцом были на митинге, вместе со всеми шагали в колонне демонстрантов. Отец немного устал от шума и людского гомона.

— Пойдем на Кокшагу, — сказал он, — посидим в тишине на берегу на мягкой травке.

Мы вышли на Кокшагу. Но и здесь тишины не было. Перед нами, голубея отраженным небом, плескалась вода. По реке плыли лодки с празднично одетыми людьми. Отовсюду слышались веселые песни, на стадионе духовой оркестр играл бодрый марш. Из громкоговорителя, висевшего на столбе у самой реки, лился задушевный голос известного марийского певца Александра Яная.

Против нас на водной станции радостно шумели ребята, там был в разгаре спортивный праздник, посвященный окончанию учебного года.

У меня тоже был праздник: я сдал все экзамены и перешел в шестой класс. Мне было очень весело, отец тоже радовался, глядя на лодочные гонки, но потом улыбка сошла с его лица, и он стал задумчив.

— Я в детстве не знал таких праздников, — сказал отец, — в плохие, в темные времена прошло мое детство, да вот посчастливилось мне: жар-птица вывела меня на светлую дорогу…

Я удивился.

— Про какую жар-птицу ты говоришь, отец? Про ту, что из сказки?

— Да, из сказки, из самой правдивой сказки, которая называется — жизнь.

И отец начал свой рассказ.

Отец много рассказывал мне о своем детстве, о юности, его воспоминания и составили эту повесть.

* * *

На дворе лютый мороз, поэтому я не иду на улицу играть с друзьями — соседскими ребятами, а сижу дома. Пристроившись на лавке возле заиндевевшего окошка, я читаю «Родное слово», книгу, по которой мы учимся в школе. На мне белая холщовая рубаха и крашеные домотканые штаны, на ногах — лыковые лапти. От окна несет ледяным холодом, я