На червленом поле - Мария Воробьи Страница 40

– Очень просто. Смотрите, там и ваши седые волосы есть, отец. И Хуана, и даже Джоффре – на всякий случай. Моему мальчику вы ничего не сделаете теперь, раз он немного и ваш сын тоже. Вы не сможете его удушить, потому что он не дышит. Вы не сможете его утопить. Но сжечь его и разрезать кинжалом вы тоже не сможете, ведь он ваш сын, а как бы ни были вы злы, вы не тронете своих сыновей, не так ли, отец? Не так ли, Сезар?

Сезар взглянул на отца – мельком. Отец стоял бледен, и капельки пота выступили у него на лбу. Отец понял больше, чем понял Сезар, – понял и устрашился. Сезар перевел взгляд на чудовище на руках сестры. Оно было золотистым. И тогда Сезар попросил:

– Сними платок.

Лукреция перехватила ребенка одной рукой, а другой сняла с головы платок, и обнажился голый, лысый, бритый череп – такой, какой бывает у больных. Сестра так казалась еще более хрупкой и какой-то неприятной.

Она сказала:

– Ваших волос бы не хватило, а у меня их всегда было много. Матерям приходится многое отдавать. Но ничего, волосы отрастут.

– Он не похож на человека, – сказал отец.

– Это он сейчас не похож, – почти обиженно возразила Лукреция. – Но он ест молоко и мочит пеленки. Сначала он был тонкий-тонкий, совсем как воздушная ткань, а теперь потяжелел, и глаза у него открылись, как у щенят открываются. Со временем он станет совсем как человек.

– Это колдовство, – неожиданно для себя сказал Сезар.

– Молчи! – грозно и быстро сказал отец. – Ты искала ему кормилицу? Ты приказала резать ткань на пеленки? Ты заказала роспись родильного подноса и крестильное платьице?

– Да, да.

– Знают, значит, – сказал отец. Медленно прошелся и тяжело сел в кресло. – Все теперь знают, у них на наши дела много глаз направлено. Глаза эти внимательные и недобрые. Орсини, делла Ровере, Сфорца – все наши враги. Даст Бог, они не узнают о том, как этот… ребенок появился на свет. Но они уже знают, что он есть. Он появился скрытно. Будут думать, что это либо сын Альфонсо, либо бастард, рожденный тобой от какой-то страсти.

Лукреция покрепче перехватила существо.

Отец продолжал:

– Пусть думают лучше, что бастард. Если будут думать, что потомок Альфонсо, королевский дом Неаполя явится за ним, и тогда откроется при всех то, что мы хотим скрыть.

Лукреция, казалось, что-то хотела возразить, но Александр не дал ей:

– Ты что, думаешь, это чудо, подобное Божьему чуду творения? Для остальных это будет, как сказал Сезар, колдовство. Тень моей папской тиары прикроет твой грех, но даже она не спасет тебя – и всех нас, – если мы не будем достаточно осторожны. Не выпускай кормилицу из своих покоев. Не выпускай служанок. Не покидай сама. Нам нужно ждать. Ты поняла меня?

Лукреция смотрела на ребенка и не слышала, казалось, что он говорил, и он повторил:

– Ты поняла?

– Я поняла, отец, – отозвалась она. – Я никому ничего не скажу и никого не выпущу и не впущу, кроме вас.

– Умница, – сказал отец, поднимаясь из кресла. Он казался очень уставшим. – Вот и умница. Мы посмотрим, как лучше поступить, чтобы защитить вас обоих.

Лукреция будто не обращала больше на него внимания.

Отец и Сезар вышли из ее покоев, молча, не сговариваясь, отправились в студиоло отца. Там он сел за стол, а Сезар запер дверь на ключ, после чего спросил:

– Что вы думаете?

– Надо ждать, – повторил отец. – Я читал о таком – давно, но читал.

– Надо поискать в книгах, – задумчиво сказал Сезар. – Я могу написать в университет Пизы, много преподавателей знают меня со времен обучения.

– Нельзя напрямую говорить зачем. Только если самим смотреть в книгах. Но у нас не будет времени на это. Пусть Бог управит. Или это… существо станет больше похожим на ребенка, и можно будет показывать его без страха, или…

– Было бы лучше, если бы его не было, – сказал Сезар, глядя поверх отца. – Но это убьет ее.

– Да, это ее убьет. Оставим как есть. Если он выживет и станет человеком, все равно попробуем его скрывать. Я окрещу его сам, в домовой церкви, и назову своим именем: Родриго.

Глава 31, в которой мертвые сестры и мать утешают Лукрецию

Как-то Сезар пришел к сестре. Смотрел, как она возится с младенцем. Платок с головы соскользнул, и оказалось, что волосы – первые робкие волосы – уже немного отросли. Стояли вокруг головы золотой короной. Шею полностью не закрывали – шея была тонкая, белая, длинная.

Сезар смотрел на нимб волос, пылающий в золотом свете, и думал о чем-то, о чем ему думать не следовало.

Ребенок рос. Лукреция почти не спускала его с рук, и он становился все плотнее и тяжелее. Пришлось нанять еще одну кормилицу – первая уже не справлялась с его жадным аппетитом. Он рос, и день проходил у него за три, а месяц – за два. Зубы у него вылезли все, когда ему было только два месяца. В три месяца он начал сидеть, в четыре – ходить. Он был уже почти похож на человека. Только две вещи отличали его: быстрый рост и волосы. Вся голова его была покрыта волосами, но были они разных цветов: встречались и рыжие, и золотые, и седые, и каштановые. Глядя на него, Сезар задавался вопросом, чьи же еще пряди добавляла Лукреция и как она их добывала.

Лукреция была счастливая-счастливая. Когда ходила, то немного отрывалась от земли, будто тяга земная на нее не действовала. Иногда могла зависнуть над землей, совсем невысоко, в одной онсии[26]. Если окликали, она сразу опускалась. Сама за собой этого не замечала.

Люди начали говорить. Прознали, что мадонна Лукреция возится с ребенком, и слухи, взметенные людьми, снова пошли над Римом.

Было прислано письмо из Неаполя, осторожное, обходительное, разведывательное – пока что. Пока римляне заняты были своими делами, в Неаполе было все неспокойно: длиннорукий Людовик вытянул пальцы, взял королевство в тиски. Старый король, отец Альфонсо, к тому времени умер, и умер его единственный законный сын.

Теперь тем, что осталось от Неаполя, правил дядя покойного Альфонсо – правил и знал, что без союзников ему не выстоять. Поэтому – мягко спрашивал. Поэтому – обходительно писал.

Ему ответили – также обходительно, но четко, – что мальчику уже много лет, больше, чем прошло с заключения брака Альфонсо и Лукреции: он и правда выглядел