Кровавый знак. Золотой Ясенько - Юзеф Игнаций Крашевский Страница 37

проклятий, издевательств, лжи, догадок, насмешек. Все, соревнуясь, бросали камнями в мать, которая покинула собственного ребёнка ради любовника молодости. Большинство ни понять её, ни простить не хотели, что отреклась от завещания, богатства, что по-человечески и обыденно не привела нового мужа в Мелштынцы, вместо того, чтобы его рабштынскую бедность разделить. Правда, люди так же, как сейчас, кричали бы на новый брак, но он казался бы им более естественным.

Спустя несколько дней после отъезда матери Евгений почувствовал, что в Мелштынцах остаться не сможет. Приказал приготовить всё для дороги, и отправился в Варшаву.

Этот вчерашний ещё ребёнок стал вдруг, может, чересчур хладнокровным и рассудительным мужчиной. На следующий день даже слово из его уст не вышло, когда испуганный исчезновением вдовы двор потерял присутствие духа и отчаился.

Он чувствовал, что ему следовало показать мужество от имени рода и убедить обликом, что не признаёт себя побеждённым.

Для старых слуг было это тяжёлым ударом, какой веками Спытков не затрагивал; естественно, они в нём видели более страшную, чем все прошлые, месть Иксов, которые с женщиной, матерью рода, похитили честь дома, его авторитет.

На следующее утро в часовне замка седая дружина лежала крестом, рыдая и причитая. Чувствовала, что это последняя граница, что наступает неумолимый крах, что это преступное событие объявляет погибель Мелштынцам. Также все знаки, подхваченные суеверными людьми, объявляли о каком-то несчастье. Шлем с веками поднятым забралом, из которого выглядывал череп, вдруг захлопнулся, а когда на следующий день старый слуга поднял его, с удивлением нашёл в нём только чёрную пустоту. Голова исчезла… Потихоньку говорили, что пани, уходя, взяла её с собой, дабы вернуть Иксам.

Белая женщина с кровавым знаком на шее показывалась ночью, медленно проходя по зале. В окнах комнаты покойного Спытка в течение нескольких вечеров видели сияние, словно от свечей катафалка, а когда туда вошёл бурграф, опасаясь пожара, не нашёл ничего, кроме маленькой лампады перед образом патрона.

Над Мелштынцами нависла тишина смерти. Как тут не вспомнить о произошедших событиях. Для того, чтобы стереть их следы, Евгений тут же выехал в Варшаву, приказав, чтобы в замке во всём сохранили прежний порядок, и выдав тайное поручение, чтобы матери, если объявится, позволили там распоряжаться, как пани и наследница, без ограничений.

Однако же Спыткова, раз бросив Мелштынцы, уже навеки от них отказалась. Была это женщина мужского характера и сердца. Решив разделить бедность с человеком, которого когда-то любила, она не отступила перед этим бледным призраком, который для неё, привыкшей к богатствам, к роскоши и помпе, был гораздо страшнее, чем для любой другой.

Но Спыткова вышла из бедного шляхетского дома и в течение нескольких лет как невольница, как чужая сердцем, не прирастая к обычаям дома, что её окружал, жила воспоминаниями. В минуту, когда она покидала замок, эта пытка, храбро перенесённая, сбежала с глаз её, как сон, как мучительный кошмар… она снова входила в реальность, которой не боялась.

Только спустя несколько дней после её отъезда из замка, когда старый ксендз Земец, вынужденный просьбами и мольбой, благословил молодожёнов, а те уже начали понемногу обживаться в Рабштынцах и думать о будущем, в окрестности разнеслась новость о случившемся. Сначала не хотели ей верить, такой невероятной и удивительной она всем показалась. Можно ли было предположить, чтобы ради пожилого человека, обнищавшего, измученного, молодая ещё и миллионная пани откажется от богатства, будущего, ребёнка, имени, свободы… от всего, что обеспечивало ей счастливейшее положение?

Первые, кто побежали с этой новостью по окрестностям, были приняты как бесстыдные сплетники. Много любопытных поехало в Мелштынцы и в местечке и замке узнали только, что вся семья пана выехала в столицу.

Мало кто знал, что делалось в Рабштынцах, закрытых для таких глаз, и что ксендз Земец обвенчал. К Яксе не многие осмеливались приблизиться, потому что боялись его; поэтому судьба пани Спытковой долго оставалась под вопросом. Большинство утверждало, что она с сыном в Варшаве.

Тем временем храбрая женщина суетилась в покинутых веками Рабштынцах. С молодостью в сердце, с силой, какую она даёт, с весенней любовью в груди подобная судьба, наверняка, не испугало бы её, хоть в пустоши, бедности и руине. Но тут задача была более сложной. Нужно было поднимать из руин не только дом, а человека, сломленного отчаянием, высохшего в щепку, испорченного недолей. У вдовы было сверх всяких слов трудная задача – работать над собой, над ним, над слабостью, какую навевает более холодный возраст, который больше сомневается, чем надеется, больше не верит, нежели верит в будущее.

Из этого раскола, из сокровищей, брошенных добровольно, Спыткова не вынесла ничего, за исключением того, что было её личной собственностью. Её чересчур щуплое приданое, к счастью, не тронутое Спытком, который велел откладывать в него проценты и не позволил смешивать его с другими фондами, при получении, которое сразу осуществилось, составило около двадцати тысяч золотых. Якса ничего не имел, кроме того куска земли, на котором стояли руины, а из него, по правде говоря, при самой усердной работе ничего нельзя было сделать. К нему примыкала небольшая деревня Мельница, некогда принадлежащая к усадьбе, которую отделял от неё только пруд. К счастью, её можно было приобрести, и пани Иво её тут же купила. Таким образом, хоть усадьба рядом с маленьким поселением была относительно небольшой, по крайней мере с чем-то связывалась и позволяла устроить некоторое хозяйство.

Если бы мы не черпали из правдивых преданий, эти прозаические подробности жизни семьи Яксов тут были бы не к месту. Но для нас они более тесно связаны с делами сердца, чем кому-нибудь может показаться. Жизнь человеческая не может быть бестелесной, всегда в ней преобладающую роль играет тот костяк, который оживляет дух, а игра лучей духа, как на белой стене, должна быть нарисована на доске повседневных взаимотношений жизни.

Там в новой жизни этой удивительной пары каждая деталь говорила о её характере. Обязательная, принудительная работа обоих супругов спасала их от сомнения и разочарования.

Хотя у Иксы были отличные качества, всё-таки он не смог бы справиться с таким счастьем, которое ему досталось. Ему было легче пережить двадцать лет отчаяния, чем год упиваться постоянным счастьем. Ангелом-хранителем, силой дома, его душой стала вдова, которая, отказавшись на несколько лет от своей воли, смирившись с железной формой Спытковских обычаев, теперь её вернула, окрепшую, великую, нерушимую. Ей самой не раз казалось, что только теперь начинала жить. Якса падал перед ней в постоянном восхищении… и слушался её уже как ребёнок.

На самом деле и