Природа хрупких вещей - Сьюзан Мейсснер Страница 34

Я готова все это отдать ради того, чтобы Кэт осталась со мной. Да, я давно мечтала о том, что имела мама, что имела я вместе с ней, когда у нее это было. Уютный теплый дом. Нежного и заботливого спутника жизни. Детей, которых я растила бы в любви. Когда я помогала маме присматривать за малышами, чьи матери работали у моря, мне представлялось, что я вожусь с собственными детьми. Мне нравилось воображать, что они — мои.

Теперь я понимаю, что мне больше всего хотелось быть матерью Кэт.

Но Кэт — не моя дочь. И никогда ею не была. Она — дочурка Кэндис.

Зачем, во имя всего святого, Мартин привез меня сюда? Во мне он не нуждался. Зачем вообще было привозить Кэт в Сан-Франциско, если он мог просто оставить дочь на пороге дома отца Кэндис, когда жену втайне от него отправили в аризонскую лечебницу? Зачем усложнять себе жизнь раздражающими заботами о ребенке, которого он не любит?

Зачем, зачем, зачем?

Вода остыла. Я наконец-то вылезаю из ванны. Вытираюсь полотенцем, снова надеваю ночную сорочку. Возвращаясь в спальню, чувствую, как голова гудит от вопросов, оставшихся без ответов. Ложусь в кровать и молю о сне. Спустя некоторое время мои молитвы наконец-то услышаны.

Просыпаюсь я до рассвета и понимаю, что больше не засну. Одеваюсь в темноте. Сердце ноет. Мне предстоит совершить грандиозное деяние — помочь воссоединению дочери и матери. Это — лучшее, что я могу сделать. Но на душе почему-то тяжело. Застегивая пуговки на платье, я думаю, что, может быть, Кэндис позволит мне заботиться о Кэт, пока сама она лечится. Наверняка детям не разрешают жить в лечебнице вместе с матерями. И все же я без труда представляю, как отец Кэндис отсылает меня прочь после того, как я возвращаю Кэт. Ведь ему ничего не стоит нанять для внучки няню с хорошими рекомендациями. С какой стати он или Кэндис должны доверить мне Кэт? Я для них совершенно чужой человек.

Вдруг в мои мысли вторгается доносящийся снизу шум — скрежет ключа, поворачиваемого в замке.

Я холодею от страха. Ключ от входной двери, кроме меня, есть только у одного человека. У Мартина.

Дверь со скрипом отворяется. Я слышу шаги, ступающие по напольной плитке у входа.

При звуке закрывшейся двери Белинда резко садится в постели.

— Что это было? — бормочет она.

— Входная дверь, — шепотом отвечаю я. — Поднимайтесь!

Я двигаюсь к двери спальни, которую на ночь оставила открытой. Слышу, Мартин останавливается на входе. Значит, смотрит на саквояжи, аккуратную стопку папок и маленькую сумочку, затянутую шнурком, догадываюсь я.

Выхожу на лестничную площадку, чтобы своим появлением отвлечь его внимание от вещей, которые нам с Белиндой и Кэт необходимы для бегства. Приблизившись к лестнице, я вижу, что Мартин держит в руке маленький мешочек. Шнурок он уже распустил, и в ладони его блестит грязное золотое зерно. Мартин поднимает на меня глаза.

Солнце еще не взошло, и он включает электрический светильник, что висит в холле. Его красивые глаза встречают мой взгляд. В них я не вижу ни ненависти, ни гнева, ни страха. Такие реакции предполагают наличие человеческих эмоций, а у Мартина, как я теперь понимаю, они начисто отсутствуют.

— И что все это значит? — бесстрастным тоном спрашивает он.

Я набираюсь мужества откуда-то из неведомых глубин своего существа: меня парализовал страх. Подхожу к краю лестницы, загораживая собой спальню.

— Мы с Кэт уезжаем.

Мартин бросает золотое зерно в сумочку, затягивает ее шнурком и кладет на свой саквояж, стоящий у его ног.

— Куда? — Он делает шаг к лестнице. Ко мне.

— Стой, не подходи!

Но он делает еще шаг, потом еще один.

— Не подходи! — кричу я.

— А то что? — спрашивает он, но останавливается.

— Мне все известно, — отвечаю я. — Все про тебя известно. Я знаю, что Кэндис жива. Я отвезу Кэт к ней, и ты мне не помешаешь.

Мартин поднимается на первую ступеньку.

— Я все сообщила полиции!

— Не думаю.

Он поднимается на следующую ступеньку, потом еще на одну.

Я быстро оглядываюсь вокруг, ища, что можно использовать в качестве орудия защиты, но на лестничной площадке нет ничего, кроме столика с изящной стеклянной вазой для цветов. В следующую секунду мое внимание снова приковано к нему.

— Полиция видела все те папки, Мартин, — заявляю я, стараясь придать голосу решимость и убедительность, но слышу в нем неуверенность. И все равно продолжаю: — Лучше уходи. Забирай золото, если хочешь. Просто бери его и уходи, оставь нас в покое.

Он поднимается дальше.

— Сомневаюсь, что полиция что-то видела. Думаю, ты только-только нашла эти документы.

— Ошибаешься! — выкрикиваю я, видя, что он продолжает подниматься.

— Вряд ли, — спокойно отвечает Мартин. Он уже почти у лестничной площадки, и тут из спальни выходит Белинда. Она полностью одета, в руках у нее нож для вскрытия писем, который лежал на моем туалетном столике. Рядом с ней Кэт. Мне не следовало кричать на Мартина. Господи, ну вот зачем я кричала? Переполошила Кэт. А она не должна ничего этого ни видеть, ни слышать. Но думать об этом я сейчас не могу. Дорогу к двери, что ведет на свободу, нам перегораживает Мартин.

Тем не менее при появлении Белинды он застывает на лестнице.

Я думала, Мартин будет поражен, шокирован при виде Белинды, но он лишь склоняет набок голову и говорит:

— Я предполагал, что найду тебя здесь. Вчера я был в Сан-Рафаэле, и твой дружок Эллиот сообщил, что ты собиралась в Сан-Франциско и попросила его подбросить тебя до вокзала. Сказал, что ты тревожишься за меня, нашла какой-то адрес в кармане моего сюртука и отправилась меня искать.

Мартин уже на последней ступеньке, в нескольких дюймах от меня. Я замечаю, что его пальто и обувь забрызганы грязью, волосы взлохмачены. Значит, домой он добирался пешком. Странно, почему? Впрочем, сейчас над этим некогда ломать голову. Белинда вскидывает руку, в которой держит нож.

— Ты! — кричит она. Голос у нее дрожит, как и рука. — Как ты мог так поступить со мной? А с дочерью? Как ты мог сказать маленькой девочке, что ее мама умерла?

Мартин смотрит на Белинду долгим взглядом, будто недоумевает: зачем спрашивать о том, что и так ясно?

— Так было проще, — наконец отвечает он.

— Проще? — с безысходностью в голосе повторяет Белинда.

— Проще устранить препятствия, осложняющие жизнь, нежели мириться с ними, — говорит он спокойно, ровным тоном.