История Германии в ХХ веке. Том I - Ульрих Херберт Страница 34

души перед лицом навязанной войны. Ушли в прошлое «все разлады, все партийные распри, весь мелочный эгоизм». Каждый теперь чувствует себя частью целого; никогда еще ни один народ не чувствовал себя настолько единым со своим государством, никогда еще так твердо не доверял своему руководству. Поэтому, утверждал оратор, победоносное окончание войны будет означать «господство омоложенной немецкой культуры»: новое государство и гарантированный им немецкий правовой порядок будут укреплены, как и монархия; военный дух государства, «строгая дисциплина» в его учреждениях усилятся. Перед лицом демократической республики французов и «тени королевской власти, порабощенной парламентским режимом» британцев, теперь, в ходе войны, докажет свое превосходство народный характер германского государственного и правового строя, в котором связаны друг с другом королевская власть и народная свобода. Во внешней политике, по убеждению Гирке, победоносное завершение войны будет означать для Германии «высвобождение силы для завоевания всего мира». Но главное – нравственность вновь станет краеугольным камнем немецкой жизни: «Немецкая культура – это нравственная культура. Ее превосходство коренится в непостижимой глубине ее моральных устоев. <…> Пусть же ее чистый образ никогда больше не будет запятнан безумной жаждой обогащения, вырожденческой погоней за чувственными удовольствиями, похотливой жаждой сенсаций, поверхностным превознесением мастерства и знания»[10]. Такие идеи были чрезвычайно распространены и отнюдь не ограничивались праворадикальными кругами: многие считали, что победоносная война сможет спасти находящуюся под угрозой исчезновения немецкую солдатскую монархию и создать общество, в котором модерные технологии и наука сочетались бы с традиционной системой ценностей и романтической идеей единого национального сообщества, не разделенного интересами. Многие мнения выходили и далеко за рамки этого. Прежде всего, противостояние между Германией и Англией интерпретировали как борьбу двух идей, двух концепций устройства общества – наиболее четко это прослеживается в работе «1789 и 1914» Иоганна Пленге, специалиста по теории государства и экономики из Мюнстера. Модерное общество, согласно основной идее Пленге, слишком сложно и многолико, чтобы управлять им в соответствии с принципами либерализма, индивидуализма и свободной игры сил: результатами этого стали резкие социальные противоречия, моральное разложение, потеря истинной свободы, отмирание государства. Адекватным ответом на эти вызовы был бы, по мнению Пленге, корпоративный государственный социализм, как тот, что развивался в Германии с 1871 года. Его ведущей идеей является «организация», где индивидуальные интересы не противопоставляются друг другу, а объединяются общим идеалом. Это единство проявилось в «духе 1914 года» и сформировало «идеи 1914 года»: здесь свобода происходит не от отсутствия обязательств, а от организованности. Как идеи Французской революции определили XIX век, так идеи Германской революции 1914 года определят ХX век – «революция созидания и объединения всех государственных сил в ХX веке в противовес революции разрушительного освобождения в XVIII веке», писал Пленге: «В нас – ХX век. Как бы ни закончилась война, мы – образцовый народ. Наши идеи будут определять жизненные цели человечества»[11]. Это был уже не реакционный романтизм, а концепция иного модерна. В нем национализм и социализм должны были слиться воедино, а индивидуальная свобода должна была быть ограничена в пользу коллективной. Единый контроль над экономикой и обществом, исходящий от государства и организованный по армейским принципам, доказал, по мнению автора, свое значительное превосходство по сравнению с принципами гражданского общества и демократии, поэтому правильным ответом на вызовы эпохи модерна он считал не демократию и либерализм, а армию и организацию общества по армейскому образцу.

Подобные идеи, которые до войны развивались только в политико-эзотерических кругах или в книгах радикальных националистов, теперь стали излагать в своих трудах и уважаемые ученые. Война радикализировала мысль. Более того, подобные теории порождали далеко идущие территориальные претензии в расчете на грядущую победу Германии. Неудивительно, что именно Клас и Пангерманский союз снова первыми начали публиковать записки о целях войны, которые стали задавать повестку внутренних политических дебатов на годы вперед. Требования обширной территориальной экспансии как на западе, так и на востоке сочетались в этих памфлетах с получившим еще несколькими годами ранее широкое распространение постулатом, что население регионов, которые будут завоеваны, надо будет оттуда изгнать, чтобы поселить там немецких солдат и создать рабочие места для немецкой буржуазии.

Подобные далеко идущие идеи, хотя и без планов депортации местных жителей, разрабатывали также рурский промышленник Август Тиссен и лидер Партии центра Маттиас Эрцбергер. Наконец, в сентябре 1914 года секретарь рейхсканцлера Курт Рицлер публично изложил военные цели германского правительства. Началась настоящая война меморандумов. Все предлагавшиеся планы, предусматривавшие различную степень территориальной экспансии, были направлены на обеспечение непоколебимой гегемонии Германии на континенте. Для этого предлагалось отобрать у Франции важные территории на западе, особенно рудный район Лонгви-Брие, а согласно некоторым проектам – даже все побережье Фландрии. Бельгия должна была стать вассалом Германской империи, а Россию предлагали оттеснить на восток. При этом для стран Балтии обсуждались различные варианты зависимости от Германии. В этой же связи выдвинута была идея создания центральноевропейской экономической зоны, которая политически и экономически обеспечивала бы господство Германии в Европе. Эта концепция стала популярной прежде всего благодаря работе Фридриха Наумана «Центральная Европа», которая вышла в 1915 году и стала бестселлером того времени.

Одно из главных противоречий германской политики заключалось в сочетании агрессивных военных планов и постоянных утверждений правительства, что Германия всего лишь реагирует на нападения других. При этом в дискуссии о целях войны убежденность в том, что Германия стала жертвой иностранной агрессии, фигурировала практически как оправдание далеко идущих экспансионистских намерений[12]. Своей кульминации дискуссия о целях войны достигла весной 1915 года, когда ведущие ассоциации деловых кругов, а затем и большое количество профессоров, в том числе виднейших, подали властям петиции, в которых поддержали принципиальные положения аннексионистской программы Пангерманского союза: целью войны, согласно их требованиям, должны были стать обширные территориальные приобретения на востоке и на западе, изгнание коренного населения на востоке, новые крупные колониальные владения по всему миру. Более тысячи деятелей интеллектуальной жизни Германии поддержали эти требования, в том числе 352 профессора.

Гораздо меньшая, более умеренная группа интеллектуалов, включавшая в себя Герхарда Аншютца, Альберта Эйнштейна, Адольфа фон Харнака, Макса Планка, Густава Шмоллера, Эрнста Трёльча, Макса и Альфреда Веберов, вскоре после этого опубликовала свой меморандум, в котором критиковала идею аннексий на Западе, зато категорически требовала их на Востоке[13]. Однако не конкретные территориальные цели были главным мотивом для вступления в войну Германии, как и держав Антанты. Требования аннексий стали громко раздаваться уже в ходе войны – в Германии, впрочем, значительно раньше, чем во Франции или тем более в Великобритании, которая в первую очередь требовала восстановления Бельгии и