Габит Мусрепов - Улпан ее имя Страница 34

– Зачем? – пожала плечами Улпан. – Моя звезда постоянно рядом с твоей, от нее – и свет, и тепло. Видишь, и Музбел-торы согласен… – Конь мотал головой, отгоняя мошкару, и Улпан призналась: – Я нарочно держу его привязанным к поясу юрты. Иманалы как увидит коня, твой аип, чуть не лопается от злости!

– Так, так… – покачал он головой. – А старая зимовка?..

– Аулу Беспая? – предложила она. – Целиком?..

– Что с тобой поделаешь? Да, целиком.

За минувшие месяцы Улпан научилась заботиться не только о нарядах… Когда ей чего-то хотелось добиться, она нужные ей слова высказывала устами Есенея, а когда что-то говорила сама, то успевала условиться с ним. И Есеней поддерживал ее: «Вот эта бабенка говорит, что…» Он был доволен своей Улпан, Улпан была довольна своим Есенеем. То время запомнилось им, как время полного согласия.

На месте покинутого становища их ждал Кенжетай. Лошади были запряжены в тарантас, а Кенжетай в тени дерева старательно взбалтывал кумыс.

После долгой поездки, в самую жару, кумыс был просто необходим, и, пока все не напились досыта, Есеней не заводил разговора с Шондыгулом о своем поручении.

– Мы на джайляу приедем дня через два, через три, не раньше, – сказал он. – А ты поезжай, не задерживаясь, чтобы расселить аулы.

– Расселить, как всегда расселялись?

– Ты что, не слышал?

– Я не слушаю, о чем ты говоришь с байбише.

– Е-е… Если б не надо было, я бы сказал – не слушай.

Пришлось повторять. Их аул остановится на старом месте, где всегда. Там, где прежде стоял Иманалы, будет проводить лето аул старшего брата Улпан.

– Это Есеке говорит про аул Мусреп-агая, – объяснила она.

Иманалы, значит, поселится на краю, за аулом Беспая – там, где раньше – Мусреп.

По дороге Шондыгул должен был завести в табун их лошадей и свою – обменить на свежую, чтобы нагнать кочевье. Не дойдя до дерева, где лошади были привязаны, он вернулся:

– А карашы-аул где будет?

– Пусть ставят юрты поближе к озеру, чем прежде ставили. А наш аул немного сдвинется.

Шондыгул поехал следом за теми, кто уже откочевал на джайляу. Торопился – и все равно чуть не опоздал. Аул Иманалы он нагнал, когда тот сворачивал на свое прежнее место. Сам Иманалы, хмельной от кумыса, ехал впереди, в окружении известных всему сибанскому роду драчунов и забияк. Шондыгул сдержал коня, пустил шагом.

– Доброго тебе кочевья… – приветствовал он брата Есенея, и на старинное пожелание тот должен был ответить благодарностью.

Но Иманалы никогда ни с кем и ни с чем не считался.

– Уж не у тебя ли этого добра попросить? – сказал он.

Шондыгул хорошо знал вздорный нрав Иманалы и не привык его выпады оставлять без внимания.

– Что у меня есть такого, что бы я мог уступить тебе? Я не поздороваться с тобой спешил. Я привез от старшего твоего брата приказ – нынешним летом ты станешь за аулом Беспая.

– Может, я Туркменом стал, чтобы селиться на отшибе?

– Кто ты – не у меня, у своего брата спроси.

– Ултан-кул, он и есть ултан-кул, – злобно покривился Иманалы. – Не был бы ултан-кулом – прямо сказал бы, приказ не от моего брата. Это придумала наглая токал! К нам без штанов приехала! А распоряжается! Как в своем голодраном ауле!

Ултан-кул – раб, бесправный, подстилка, о которую всякий может вытереть подошвы. Иманалы хотел уязвить Шондыгула – его прадед пришлым был в этих краях, без роду, без племени.

– Раб? – закричал Шондыгул. – Настоящий раб ты сам!.. Кто ползает перед толстозадой кривлякой? Она, смотри ты, ханского рода! Приблудная она, незаконнорожденная! А ты…

– А ну хватит! – Иманалы покрутил тяжелой плетью.

– А ну попробуй! – Шондыгул опустил шокпар, и шокпар концом уперся в землю. – Говорю – поворачивай караван!

Кричать – ултан-кул, наглая токал… А что еще мог Иманалы? Не то что доверенного человека, тронь пальцем последнего чабана Есенея, за такую вину отдашь коня, но и конем – не отделаешься, отдашь и дорогую шубу в придачу.

Иманалы для собственного утешения причудливо выматерил Шондыгула, помянув всю его родословную. А караван все-таки повернул, куда было указано. Шондыгул, чтобы не оставаться в долгу, тоже принялся костерить Иманалы. Только от возмущения слова не сразу подбирались.

– Ты знаешь… у тебя ведь… с тобой, знаешь… Ханша!.. Знаешь… Твоя жена… На гнилой бурдюк похожа с прокисшим молоком!.. Чем с ней спать, знаешь, я бы…

Но пока Шондыгул продирался сквозь дебри «знаешь… знаешь…», Иманалы уже отъехал, и самый большой гвоздь Шондыгул не успел вбить. Он отправился дальше, продолжая вслух высказывать то, что думает о младшем брате Есенея.

Кроме Иманалы, никому и в голову не пришло спорить. Другие аулы беспрекословно заняли места, какие указывал Шондыгул, и начали ставить юрты. Карашы-аул был теперь не из самых бедных – там среди темных юрт попадались и пепельно-серые. Между кольями были натянуты веревки для привязи беспокойных жеребят. Кричали верблюды. Самолюбивые жеребцы рыли копытами землю, и заливистое их ржание было предупреждением: своих прав они никому не уступят… Растерянно блеяли бестолковые овцы. А когда вдруг наступала на мгновение тишина, было слышно, как тугие белые струи бьются о жестяные ведра – доили кобылиц.

Озеро Кайран-коль не зря получило название – прозрачное. На глубине ясно просматривалось чистое песчаное дно. Берега поросли шуршащим на ветру камышом. Озеро было большое – с самого восхода и до заката оно отражало солнце, а по его окружности можно было устраивать байгу…

Имело оно еще одно название – зеркальное озеро Есенея… Его табунами были заняты западный и северный берега. На юге и на востоке проводили лето остальные сибанские аулы. Время от времени – когда становище загрязнялось, захламлялось, юрты переставляли немного поодаль. И так до глубокой осени, пока воду Кайран-коля не покроют почти сплошь стаи казарок. Они здесь набираются сил перед дальним своим кочевьем в теплые края.

Джайляу… Пора беззаботных игрищ. Веселись, пока не надоест. Спи, пока спится. А проснешься – снова байга или алты-бакан… Работы никакой нет, правда, и заработков тоже нет. Для всех, кроме табунщиков и чабанов. А о чем заботиться на кумысно-пьяном джайляу? Все от аллаха… И сам создатель ниспошлет тебе утреннюю трапезу. Кизмет – грех думать о будущем. Летом надо думать о лете, а о зиме – зимой…

На джайляу разные аулы оказываются по соседству. Смешиваются песни – их привозят новые певцы. Собранные из разных мест скакуны показывают свою скорость в байге вокруг озера Кайран-коль. На алты-бакане знакомятся девушки и джигиты, присматриваются. Сватовство здесь может кончиться ссорой, а ссора – прийти к сватовству. Навсегда могут разойтись друзья, а враги – примириться…

Шондыгул всех успел объехать, всем передал распоряжения Есенея. Теперь он издали заметил тобольского темно-рыжего коня – он легко мчался, не чувствуя тяжести тобольского тарантаса, в котором сидели трое. В городском коне, кажется, степь пробудила память о диких предках, и темно-рыжий несся, не касаясь копытами земли.

Мусреп едет? Да, Мусреп. И Шондыгул пустился ему наперерез.

– Доброго тебе кочевья…

– Спасибо за пожелание, Шонды-ага…

– Есеней велел передать – занимайте вашу отау, она стоит на новом месте, в Эльтин-жале.

– Так приезжай вечером… Отметим новоселье.

– Не смогу. Меня сам Иманалы пригласил.

– Оо!.. – выразил почтение Мусреп. – Если он, нам с ним не тягаться!

Они оба засмеялись, отлично понимая друг друга. Улыбнулась и Шынар – она уже была наслышана о младшем брате Есенея. И Науша, хоть не вполне поняла, в чем дело, тоже улыбнулась.

Отау заснеженным стогом выделялась в зелени травы. Шынар сразу побежала в юрту, Науша пошла следом.

Мусреп неторопливо – впереди было целое лето – распряг коня, снял украшенные темным серебром хомут и шлею, привязал темно-рыжего к поясу юрты. Тарантас он, взявшись за оглобли, сдвинул в сторону, чтобы не мешал, и потом оглобли задрал кверху. В юрту он не спешил – еще полюбовался и на коня, и на лакированный тарантас – коричневый лак золотился от солнца. Теперь в аулах, кто имеет хоть какую-то возможность, непременно обзаводится всем этим.

Издали донесся тягучий скрип арбы. Но ухо он не резал – к нему давно привыкли за долгие годы долгих дорог.

Из юрты выглянула Шынар:

– Мусреп, дело есть… Садись на коня – и к озеру, воды мне привези. А больше ни за чем посылать не буду.

Мусреп ускакал, звеня ведром. Шынар достала из тарантаса самовар, откинула крышку.

– Апа! – позвала она. – Поставим твой самовар, он быстрее закипает.

Скрип колес приближался. Шынар с малых лет знала присловье и сама пела:

Ног нету у нее,А тянутся следы…Руками держит лошадь за бока…Услышишь в тишине издалека,как песню давнююпоет на все лады.

Асреп выехал раньше них, по дороге они его обогнали, теперь и он накоиец-то добрался до места, и его предупредил Шондыгул, куда сворачивать.