Елизавета Дворецкая - Ольга, лесная княгиня Страница 33

Потом оказалось, что викинги повязали себе на рукава белые тряпки, чтобы во тьме отличать своих.

Вальгард со старшими хирдманами тоже обсуждали возможность напасть ночью, но отказались от нее: в месяц травень еще слишком темно, а они слишком плохо знали местность.

Враги сделали этот выбор за них.

Единственное, что Асмунд сообразил сделать, – это встать спиной к дереву, чтобы хоть обезопасить себя сзади.

И тут до него долетел крик:

– Ко мне, люди Вальгарда! Все ко мне!

У Асмунда отлегло от сердца. В битве главное – знать, где твой вождь.

Потом раздался знакомый звук – боевой рог по прозванию Разрушитель Мозгов, собирающий дружину к вождю.

Асмунд кинулся туда. Справа блестела река, на песке чернели лодки.

Воевода ночевал в лодке и теперь стоял перед ней – уже в шлеме, будто в нем и спал.

И кричал без передышки:

– Ко мне! Все ко мне!

Трудно сказать, многие ли сумели расслышать его в таком шуме. Но хуже всего было то, что викинги его тоже слышали. Разумеется, при Вальгарде имелись телохранители: они и ночью спали вокруг него, а сейчас были на ногах. И первыми встретили нападавших.

Из тьмы выскочил кто-то с белой повязкой на рукаве; Гардар полоснул его мечом по животу, и тот упал с воплем. За спиной у Вальгарда и его людей была река, но возле лодок викинги значительно превосходили их числом.

Асмунд бежал изо всех сил.

Поскользнулся в грязи, упал, но не выпустил оружия, боясь в темноте потом не найти. Поднялся, опираясь на щит. Ноги разъезжались, в этот миг он был совсем беспомощен и представлял собой легкую жертву, однако темнота в этот раз его спасла.

Когда он утвердился на ногах, звуки драки раздавались уже почти вплотную.

Судя по шуму, сражались три-четыре десятка человек. На фоне речной воды он различил знакомый силуэт Вальгарда с наполовину разбитым щитом. Тот рубил направо и налево, как бешеный! Слева от него бился Гаут; но не успел Асмунд его толком разглядеть, как тот уже упал.

Вальгард не замечал, что его бок остался открытым. Но Асмунд теперь знал, куда ему встать. Скользя по грязи и больше всего на свете желая лишь не грохнуться еще раз, он устремился к родичу-воеводе.

И вдруг, прямо у него на глазах, Вальгард упал.

Асмунд сперва подумал, что вождь тоже поскользнулся. И лишь чуть погодя осознал, что в тот миг рядом с ним что-то блеснуло.

И словно развеялись чары: Асмунд осознал, что уже некоторое время орет во все горло, но сам себя не слышит. Кто-то из викингов стоял к нему боком – он ясно видел белую повязку на рукаве. Заметив Асмунда, тот развернулся и рубанул мечом; парень присел, пропуская удар сверху, как тысячу раз делал во время упражнений, и так же безотчетно, заученным движением ударил в ответ над плечом. Противник завалился, Асмунд перепрыгнул через тело и наткнулся на своих.

Кого-то волокли на руках в лодку, Асмунд сообразил: это Вальгарда несут, он же ранен.

До слуха донесся звук Разрушителя Мозгов: трубили «все назад».

– Отходим! – что есть мочи орал Лейв. – Все назад! Все в лодки!

Успевшие добежать до вождя спешно выстроили «стену щитов» и стали пятиться к лодкам.

Раненого Вальгарда уже унесли.

Асмунд не замечал, что вошел в воду, пока не наткнулся спиной на что-то высокое и твердое – это оказалась лодка.

Держа перед собой меч и щит, он прикрывал товарищей, пока они толкали лодку на глубину, и пятился в воду. Смутно виднелись перед ним фигуры викингов, он не решался повернуться спиной к берегу и даже не слышал, что ему кричат; в конце концов его взяли за плечи и втянули в лодку.

Она тут же отплыла.

Только теперь Асмунд опомнился и выпустил щит. Руки были как деревянные, но раньше он этого не замечал. Рядом втаскивали через борт еще кого-то из своих. Викинги не преследовали их, и потрепанная плесковская дружина на веслах двинулась обратно, вверх по течению Наровы. Шли всю ночь, осторожно продвигаясь вперед: все равно было не видно, где можно пристать. Лейв, оставшийся за старшего, рассчитывал утром найти помощь в каком-то из знакомых селений: обиходить и перевязать раненых, в первую очередь – Вальгарда.

Но к утру, когда стал виден берег и появилась возможность выбрать место и причалить, вождю помощь была уже не нужна.

Пока они плыли во тьме, он скончался от полученной раны.

В тот день случилось столько всего, что когда я об этом вспоминаю, мне кажется, это был не один день, а целая вереница дней.

С утра мы с другими моими сестрами, которые из Люботиной веси, ходили выбирать березку. Про выборы Лели даже разговору не было: все знали, что это будет Эльга.

Во-первых, она была самая красивая – и у нас в усадьбе, и в Люботиной, и даже в Плескове. А во-вторых, она дохаживала в девках последнюю весну: осенью ее увезут в Зорин-городок. И я поеду вместе с ней, у нас давно так было уговорено.

Пожалуй, тогда я впервые осознала, что это последние в нашей жизни весенние венки. Пять лет, с тех пор как надели поневы, мы приносили сюда цветы, но через год мы будем очень далеко от нашего Варягина… и от Великой, и от Русальего ключа, и от Ладиного камня…

А что нас ждет там, на том берегу нашей будущей жизни?

В первый день в наших краях березку только выбирают, но еще не наряжают. А после этого ходят к Русальему ключу и Ладиному камню и везде оставляют венки.

Рассказывают, что русалки зиму спят в ключе, а как проснутся – на белый свет выходят. Поэтому перед тем как наряжать березы, девушки ходят всегда к ключу и там в первый раз кладут венки и красные яйца.

Из рощи мы все пришли с двумя венками: один на голове, другой в руках.

Берег Великой – известковый, обрывистый, и ключ вытекает прямо из него, сбегая вниз множеством прядей. Наверное, его потому и зовут Русальим, что похож он на распущенную девичью косу.

Мы встали по сторонам – нас было много тогда, десятка два, все, кто есть в нашем Варягине и в Люботиной веси. А Эльга пробралась на камень прямо посреди потока. И мы стали «будить русалок», как это называется. Эльга первая запевала, а мы подхватывали, хлопали и притоптывали на месте, будто пляшем и русалок приглашаем, но пока тихонько – они же еще не резвые спросонья.

Русалочки-душечки, серые кукушечки,Мы к вам пришли, вам веночки принесли.Собирайтеся, снаряжайтеся,В белый свет выбирайтеся.В чисто поле – погулять,В луг зеленый – поплясать,В лес густой – поскакать,С нами песни поиграть.

Потом все мы раскладывали свои венки на камнях среди воды и вокруг, и Эльга снова пела первая, а за ней остальные:

Я умоюся росой,Чистой девичьей красой,Опояшуся зарей, частой звездой.Вода-водица, белая сестрица,По телу сбегай, тело омывай,Чтобы были мы лицом белы,А красотой красны.

И тогда в первый раз можно было из Русальего ключа умываться.

Мы все и умывались: были в одних сорочках, косы расплели, как будто тоже были русалками; вода холодная, по рукам течет, сорочки все мокрые, потом зябко…

Я и сейчас помню, какая веселая жуть пробирала нас от прикосновения этой воды: не от холода, а от чувства, что мы умываемся русалочьим духом, растворенным в ней, что теперь они невидимо будут жить в нашей крови, пока мы не проводим их неделю спустя. Плескали водой друг на друга: дескать, Вострянка плохо умывается, вон, на лбу грязно…

И русалочий дух тут же давал себя знать: становилось весело, хотелось озоровать, бегать!

Мы и бегали – гонялись друг за другом, валяли по траве. Наверное, со стороны мы выглядели точно как русалки. Визгу было да хохота – мать говорила аж в Варягине слышно.

Потом мы шли на тот берег, где Люботино. У нас еще оставалось по одному венку, а их в этот день носят к Ладиному камню. Ладин камень – большой, вросший в землю валун, серый, с белым зерном, человеку по грудь высотой. Мы всегда обводили его кругом и тоже пели:

Вокруг того камня белогоОй, лели, камня белого!Ходит-бродит Лада-матушка,Ой, лели, Лада-матушка!Выше всех она посажена,Краше всех она наряжена.Возьми наши веночки,Дай нам, девкам, перстенечки.

И клали свои венки на камень: считалось, что Лада возьмет их и даст взамен жениха.

И только мы тогда положили свои венки, как кто-то закричал:

– Смотрите, гости едут!

Мы обернулись: по реке, сверху, плыли три или четыре лодьи и уже совсем приблизились к броду.

А мы-то – едва одеты, разлохмачены, мокрые да веселые…

– Это к нам женихи едут! – закричала Громница, и все так и покатились со смеху.

Нам тогда все было смешно.

А еще кто-то крикнул:

– Прячься!

И все мы гурьбой кинулись за камень прятаться. Забились кое-как, одна на другой, едва поместились, кто не поместился – легли на землю: в наших промокших рубашках среди известняка и травы не видно. И смеемся, давимся, как дети малые, друг друга унимаем…