Славные подвиги - Фердиа Леннон Страница 32

хожу босиком по холодному каменному полу, находя путь ощупью – делаю все, чтобы не шуметь и не разбудить мамку. Я беру коробочку под мышку и выскальзываю за дверь, на посеребренную улицу. Серебрит ее свет месяца: маленького, укутанного в облака, но странно яркого. Я прохожу мимо цепного пса, ссущего на стену, и он рычит на меня, но жуткая неподвижность мира как-то раскрепощает. Будто мне все можно. Я разворачиваюсь – путь мне указывает лунный свет, отражающийся от цепи и от капель слюны на собачьих клыках. У пса глаза навыкате от страха и ярости, но я медленно протягиваю руку и похлопываю его по голове, и, хотя он не прекращает рычать, рык становится тише и тише, пока не переходит в мягкое гудение.

– Молодец, дружок, – говорю.

Теперь пес радостно виляет хвостом, бьет им воздух, и я чешу его за ушами, а он лижет мне ладонь. Круто было; я иду дальше, вполне довольный миром и местом, которое в нем занимаю. Ух, как же рано. Все спят, кроме меня, того пса и пары птиц, поющих в темноте. Холодно. Не на шутку холодно, я весь дрожу, когда иду, и принюхиваюсь к воздуху, пока не чую слабый запах соли и не слышу волны. Здесь светлее, потому что звездный и лунный свет отражаются от морской чешуи, и я подхожу к берегу, набираю в горсть звезд и обрызгиваю себе лицо – на счастье. Вода теплей, чем воздух, но все равно бодрит. Вдалеке раскинулся силуэт таверны Дисмаса, четкий в свете луны. Конечно, она давно закрыта, но я не выпить пришел. Цепной пес лежит на крыльце и, кажется, спит.

Заслышав хруст моих шагов, он ворочается, приподнимает шею, поводит правым ухом. Только сейчас я понимаю, что того пса я гладил, чтобы подготовиться. Пес огромный и злой – когда таверна открыта, Дисмас держит его взаперти, но ночью выпускает. Раз в пару недель какого-нибудь бедолагу кусают, но в основном все знают, что есть час, после которого сюда лучше не соваться, и сейчас уже сильно позже. Косточки у меня с собой нет, только немного черствого хлеба в кармане, но я все равно бросаю его псу. Тот обнюхивает хлеб пару раз, но на этом все. Глаз он с меня не спускает.

– Тихо, дружок.

Он начинает рычать, и я думаю, не вернуться ли обратно. Мне же не нужно было позарез прийти именно сейчас. Но потом я открываю коробочку, заглядываю внутрь, и думаю: нет. Не буду же я рушить свои надежды из-за небольшого затруднения. Странно, но страх уходит, и настроение дворняги меняется. Не сильно. Он не начинает прыгать и вилять хвостом, но больше не рычит. Лампон, укротитель зверей. Да я просто Геракл. Я подхожу к нему, даже не замедляю шаг, потому что все у меня получится, и похлопываю его по голове.

– Молодец, дружок, – говорю. – Как дела?

Он кусает меня. По-настоящему впивается зубами, сволочь, и я ору сквозь зубы от боли и неожиданности:

– Твою мать!

Он отпускает меня, и кажется, что готовится прыгнуть, прямо к глотке примеривается – но почему-то не прыгает. Не знаю почему, и стоять обдумывать этот вопрос не собираюсь. Просто быстренько пробегаю мимо, ощущая в сгибе локтя мокрый жар крови. Это все гордыня, наверное. Боги меня унизили, прямо как Геракла. Почему-то, думая так, я немного приободряюсь и, хотя мне жуть как больно, посмотрев на боль с другой стороны, я будто беру над ней власть. Комнаты прислуги в задней части таверны, на первом этаже. Раньше на втором спал Дисмас, но Лира рассказала, что сейчас он чаще всего ночует в центре города, в новом заведении.

Она сказала, ее комната – слева, с зелеными ставнями. Я вижу слева окно со ставнями, но в темноте понятия не имею, зеленые они или нет. Подойдя, я провожу по ставне рукой. Краска пошла трещинами, и я отдираю ногтем пару хлопьев и пробую. На вкус зеленая. У цвета бывает вкус? Бывает, если тебе так нужно, решаю я, и эта краска на вкус зеленая. Я стучу в ставню, так, чтобы услышала она, но другие не проснулись. Ничего. Я стучу снова, и единственный звук издают мои костяшки и кровь, медленно стекающая по моей руке.

– Бля, – говорю.

Пес теперь у меня за спиной. Не рычит, только смотрит, но что-то мне не хочется, чтобы меня опять укусили; я заношу руку, решив, что стучу в последний раз, и тут ставни открываются, и я вижу ее.

– Кто там? – спрашивает она испуганно.

– Я, Лампон.

Ответа нет, и я стою, вдруг ни в чем не уверенный, чувствую себя дураком.

– Что ты здесь делаешь?

– Хотел тебя увидеть.

Но сейчас темно, и увидеть ее не получается. Видно только ее зубы, когда она говорит, и какие-то общие очертания. Но я ее чую: ночной пот, запах от волос. Может, я пришел почуять ее запах. Так вообще делают? По-моему, бред какой-то. Я тянусь ее потрогать. Чувствую рукой ее платье и тепло тела под ним.

– А, ты этого хотел?

Да, но не так. Что, если меня собака за жопу укусит? Или я проберусь в окно, и кто-то из слуг настучит, и ее изобьют. Я не хочу брать ее, как вор в ночи.

– Вот. – Я отдаю ей коробочку. – Это тебе.

– Подарок? – спрашивает она с любопытством.

– В Сиракузах так ухаживают. Девушке надо приносить подарки. В Лидии не так?

– Так, – говорит она тихо-тихо.

– Ну и хорошо. Я просто ухаживаю, вот и все.

Я разворачиваюсь и начинаю уходить, но медленно – слышу, как она открывает коробочку, как она смеется от радости, увидев, что внутри, и только тогда прибавляю шагу. Пес гонится за мной, и, может, это мне только чудится, но в какой-то момент, когда он пытается цапнуть меня за пятки, по-моему, я даже не хромаю. Мне кажется, она меня исцелила, и даже когда я уже далеко и от нее, и ото пса, и моя нога снова заваливается, описывая полукружья на песке, я не могу перестать улыбаться.

Через пару часов мне надо встретиться с Гелоном и детьми в карьере. Но, прежде чем идти, я заглядываю на рынок. Сейчас темно, но некоторые торговцы уже на месте, готовятся к открытию. Я предлагаю свои услуги. За пару оболов перетащу их ящики, разгружу товар. Собачья работа, но нужная, потому что по всему городу дела идут полным ходом, и несколько торговцев соглашаются. Пару часов я таскаю туда-сюда ящики и амфоры, обливаясь