На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко Страница 32

отглаженном галифе с двойными красными лампасами, в том, как была надета папаха, угадывалось особое щегольство, присущее старым кавалерийским офицерам. Привалов был пошире, мощней. Смуглолицый комкор – живей, стремительней. Он остановился на склоне, поднес к глазам бинокль, висевший на груди. Долго обводил им вражескую сторону, изучал, очевидно, боевые порядки. Привалов ждал, тоже оглядывая правобережье, заложив руки за спину. Ветер трепал полу его длинной шинели.

– Ну, товарищ бригадный комиссар, что делать будем? – спросил Селиванов, опуская бинокль. – Одних орудийных точек больше тридцати насчитал. Да еще танковые капониры.

– Я видел в стереотрубу. Сплошной цепью. Плюс танки на ходу! В любой момент нас могут атаковать!

– Что предлагаешь?

– Надо ехать, Алексей Гордеевич, в Большекрепинскую. К Малиновскому. Только он может, как командующий фронтом, отменить приказ Захарова.

– А сначала, при знакомстве, генерал Захаров мне понравился. Правда, несколько грубоват. Объяснимо. Армией командует.

– А мы для него – чужие! Вот он и не жалеет казаков. Вы его не знаете, а я сталкивался. В прошлом году, в январе, под Вязьмой, он погнал корпус Белова через Варшавское шоссе. Под ураганным огнем! Обещал нас с Беловым, как командира и комиссара, расстрелять, если не выполним приказ. А в августе, при отступлении, видел, как под Армавиром, на мосту, он бил командира артполка!

– Мы правильно сделали, что в дивизиях создали сводные полки. Фактически только они боеспособны. Сгоряча подставлять людей под пули – не стану! – Селиванов повернул голову и, поймав взгляд Якова, махнул рукой. – Красноармеец! Ко мне!

Не без волнения Яков подбежал, вытянулся.

– Вот что, братец, – приветливо оглядев бравого казака, приказал комкор. – Сбегай к НП. Найди мою машину и скажи Зое, шоферу, чтобы набил трубку табаком и передал с тобой. И зажигалку не забудь! Выполняй…

Яков метнулся вдоль холма, ища глазами за табунком офицерских лошадей автомобиль. Незнакомый боец привлек внимание младшего лейтенанта, с погонами энкавэдиста, он остановил Якова и, узнав, что послан Селивановым, показал черный «Мерседес», забравшийся на самую верхушку холма. Лихач шофер, горбоносый красавец с озорными глазами, балагурил в кругу ординарцев. Он тотчас юркнул в свою трофейную, блистающую черным лаком машину, принялся там набивать генеральскую трубку с коротким ореховым чубуком. Выбравшись наружу, одернул флотский бушлат, кивнул Якову:

– Пошли, казак. Сам отдам. Был у меня случай. Попросил у него трубочку, другую, не эту. Видно, подаренная была. Сделанная под голову черта, с рожками. Ну, и попал под обстрел. На немецкого лазутчика наткнулся ночью. Возвращаюсь – нет трубки. Думал – пропал! Да, слава богу, Алексей Гордеевич сам ее под ногами и нашел. Обошлось…

Комкор и начальник политотдела вместе с генералом Свиридовым, командующим мехкорпусом, уже находились на наблюдательном пункте. Яков ожидал, пока вездесущий Зоя, улучив момент, передаст трубку генералу.

– Командующий армией Захаров поставил перед нами задачу: взять высоту 101,0. Давайте, товарищи, совет держать, как выполнить приказ, – раздумчиво говорил Селиванов, хмуря брови, тронутые проседью. Он вдруг закашлялся, поднес ко рту носовой платок.

– С материальной частью у меня проблемы. И рад бы в бой, да не с кем, – откликнулся командующий мехкорпусом, рослый россиянин лет сорока, и рубанул рукой.

– У нас тоже негусто, – ответил генерал Горшков, обводя взглядом сослуживцев. – Однако первым в атаку идти мне, сколько танков могут поддерживать мою дивизию?

– Всего боеспособных семь машин. Из них три «малютки».

– Вот так мехкорпус! – воскликнул Горшков не без иронии. – У нас по 10–15 казаков в эскадроне, а у вас на весь корпус – отрядик! Войско хоть куда! Как же выполнять приказ?

Командиры только грустно переглянулись.

Совещание продлилось не больше получаса, его прервало появление немецких бомбардировщиков, закаруселивших над позициями казаков.

Капитан Ниделевич, начштаба полка и Байков с охранниками преодолели склон балки, въехали в лесок. Спешились. Здесь располагался соседний полк, и офицеров вскоре обнаружил постовой. Вышедший к ним командир взвода, курносый лейтенантик, и старшина-старик в полевой казачьей форме старинного покроя пригласили гостей в землянку. Байков оставил бойцов с лошадьми.

Крепко пахло прелыми дубовыми листьями, сыростью и серой взрывов. Мартовский, длинный уже день перевалил за половину – солнечный круг обозначался, проступал сквозь редеющие облака. Черные птицы штурмовиков отлетели дальше. И вся прифронтовая полоса снова огласилась сотнями стволов, взрывами, гулом бронемашин.

Яков и Михаил Упоров сидели на комле поваленной груши, на котором уже вкрадчиво краснели, грелись семейки божьих коровок. На обрывчике балки, приютившей ручей, бледнолимонной опушью светлели лозняки, – ветерком доносило тончайший аромат полуоткрытых почек. С ним мешался дух самосада, лошадиного пота. Передав Якову самокрутку, Упоров всласть затянулся, с улыбкой вспомнил:

– Знаешь новость? Казаченьки из 63-й дивизии за табак выменяли у пехотинцев пушку. И смех, и грех! Особисты шороху навели, заставили сорокопятку возвернуть. Селиванов приказал табак и папиросы, что из Ростова прислали, на передовую отдать. Вот браты наши и не поскупились, обзавелись орудием.

Пока вдали, над позициями корпуса, с воем сирен пикировали «Юнкерсы», Яков и Михаил сидели молча, с тревогой прикидывая, какой участок атакован. От голода подводило животы. И появление чубатого, бойкого ефрейтора с котелком у обоих вызвало большой интерес. По всему, казачок препожаловал к ним не просто так. Он хитренько скользнул взглядом, поздоровался и не преминул сразу же похвалить лошадей. Яков подмигнул напарнику, догадавшись, что разговор будет по делу.

– Хороши лошадки, хороши, – повторил ефрейтор, с веселым блеском в глазах обращаясь к Якову. – Слушай, земляк. Позычь табачку! Невмоготу без курева. Баш на баш.

– Уха, что ли? – неохотно спросил Упоров.

– На говяжьих костях супчик! С горохом. Уважьте, братья казаки!

– У самих кот наплакал, – проворчал несговорчивый Михаил и отвернулся.

– Добавлю по чарке спирту, – упрямо уговаривал парень, поставив котелок к ногам бойцов. – Не жадничайте! Мы же одними пулями крещены…

От котелка исходил чудесный мясной запах. Михаил, наконец, дрогнул. Достал из кармана шинели кисет. Стал развязывать. Не поднимая своих черных глаз, бросил:

– Бумаги не жди!

– С этим нужды нет. Насобирали немецких листовок.

– А если попадетесь политруку? Или смершевцу?

– Им не до нас! Вот зараз на показательный расстрел предателей поведут. Захватили той ночью. Оба казаки, из пластунов. Я от командира взвода слышал. Зачитают перед строем приказ и – на распыл!

Яков тоже отсыпал свою долю в жестяную коробку из-под зубного порошка, в которой запасливый ефрейтор хранил курево, и вслед за Михаилом достал из вещмешка ложку. Как скоро проситель завладел табаком, щедрость его поубавилась. Он лишь скупо налил спирту в подставленные кружки и, несмотря на увещевания, убрал фляжку.

– А еще нас стыдил, шельмец! – не сдержался Михаил.

– Не прогневайтесь, самому мало, – отшутился ефрейтор и ушел, пообещав вернуться