Мастер сахарного дела - Майте Уседа Страница 29

Мар удивило, что Солита, оставшись практически голой, не проявила ни малейшего возмущения. И это разозлило ее еще сильнее.

Мар присела возле нее на корточки и под лучами безжалостного солнца сказала ей:

– В следующий раз, кто бы то ни был, ударь его как следует.

Солита покачала головой. Легонько ее встряхнув, Мар настояла.

– Слышишь меня?

– Видели, как я поймаа шляпу, нинья Ма? Она не ухпела уппать на землю.

Мар улыбнулась.

– Видела. Ты очень ловкая. Только не позволяй никому так с собой обращаться.

– Оставьте ее, – сказал направлявшийся к ним отец Мигель. – Она знает: если она даст сдачи, ее никогда не возьмут в дворовые. Но не беспокойтесь вы так. Эти мальчишки хоть и озорные, зла они не делают.

– Зла не делают, говорите? Это сын дона Педро. Кто-то должен взяться за его воспитание, пока он не превратился в изверга.

Отец Мигель глубоко вздохнул.

– Соглашусь, он немного избалован. Но он сейчас в том возрасте, когда…

– Возраст – не оправдание, и его поведение возмутительно.

– Пожалуй, вы правы. Но, кажется, вы здесь не из-за Педрито.

Мар помолчала, набрав в легкие воздуха.

– Нет, отец, я здесь из-за Басилии.

– Так я и знал. И, правду сказать, ожидал вашего визита. Пойдемте в храм – там тихо и прохладно.

Дойдя до дверей церкви, отец Мигель попросил Солиту подождать снаружи – подобные разговоры не для детских ушей. Солита направилась к растущей возле церкви пальмы и, не снимая шляпы, села в ее тени.

Внутри церкви было свежо и приятно, пахло ладаном и воском. Мар невольно достала из кармана юбки белый платок и повязала им голову. Затем опустила два пальца в стоявшую на входе кропильницу со святой водой и перекрестилась. Отец Мигель жестом пригласил ее присесть на единственную стоявшую перед алтарем скамью, где во время мессы обычно сидели хромые и немощные. Оказавшись перед ликом Господа, отец Мигель встал на колени и только затем сел. Мар последовала его примеру.

– Отец, – начала Мар, – я здесь, чтобы сообщить вам: я против, чтобы Диего Камблор забирал Баси к себе. Вы свидетель той развратной и распущенной жизни, которую он вел в асьенде с самого своего приезда. Мне неведомо, что он вам рассказывал, но он бросил супругу и теперь хочет ее вернуть: ему, видите ли, стыдно, что она наша горничная.

– Знаю, дочь моя, и, поверь, прекрасно тебя понимаю. Но, нравится нам или нет, Диего – ее муж, и имеет на то права.

– Свои права он потерял, когда решил ее оставить. Свои права он потерял, когда вынудил ее пойти домработницей, чтобы не умереть с голоду. Не знаю, о каких правах вы мне толкуете.

– Я говорю о правах, данных Господом Богом при вступлении в брак, и нарушить эти права человек не может. Про неверность Диего я наслышан и знаю о его многочисленных недостатках, но именно тяжелые испытания придают прощению особую ценность.

– Этому человеку никакое прощение не нужно – его заботит лишь одно: чтобы Баси его не позорила. Разве вы не видите? Его заботят только насмешки окружающих, ему стыдно за положение супруги, хотя он собственными же руками это положение и создал. Знаете, через что за все эти годы ей пришлось пройти? Брошенная якобы покойным мужем, который оказался живее всех живых; обманутая, бесплодная. А теперь ее должны беспокоить последствия, к которым ее супруга привел его же собственный эгоизм. Простите, отец, но все это ужасно несправедливо.

– Дочь моя, Баси прекрасно знала, на что шла, когда решилась ехать с вами. Отец Гало ее предупреждал. Я как священник этой асьенды приложу все усилия, чтобы их брак воссоединился.

Мар с минуту помолчала.

– У Диего есть дети?

– Нет, но не потому, что этот охотник до мулаток не пытался. Больше всего на свете он желал иметь наследника, хотя сейчас он уже присмирел. Господь, как видите, детей ему не послал. Чему я рад, иначе он наплодил бы у нас в асьенде одних квартеронов[14].

– Отец, Баси пролила столько слез из-за того, что не смогла подарить Диего желанного ребенка. Все эти годы она страдала, виня себя за свою негодность, за свое бесплодие. А теперь вы сами признаете, что ответственность была на нем.

– Теперь он и сам наверняка это понимает.

– А в покое он ее не оставляет не потому, что хочет ее прощения, а потому, что ему стыдно. Как это жестоко и низко. Клянусь: если она сама того не пожелает, к этому человеку она не вернется.

– Не клянись напрасно перед Всевышним, дочь моя. Пойми: мой долг – исполнять обеты, данные когда-то перед Богом. А их неисполнение ведет к греху. Басилии придется смириться, а тебе не стоит вмешиваться в брак, благословленный Господом. Диего – ее семья. Однажды их пути разошлись, а теперь снова пересекаются.

– Силой из нашего дома ее не заберут.

Отец Мигель заглянул ей в глаза и улыбнулся так, что Мар стало не по себе.

– У нас в асьенде говорят: Бог предполагает, а Фрисия располагает.

Мар промолчала, поджав губы. Отец Мигель добавил:

– Здесь все устроено иначе. Все законы – и Божьи, и человечьи – проходят через Фрисию. Не забывай: вся асьенда – от маленького гвоздя в бараках до локомотива, перевозящего тростник, – держится на деньгах ее мужа. А теперь, когда дон Педро лишился разума, выше Фрисии здесь нет никого.

Мар поднялась. Перекрестившись перед распятием, она направилась к выходу. Но отец Мигель сказал ей вслед:

– Если пожелаешь, эту воскресную мессу мы можем посвятить твоей матери.

Мар кивнула, окинув взглядом строгий алтарь. Слева стояла купель, в центре – запрестольный образ в деревянном киоте и огромный крест с распятием Христа.

Опустив голову, она удалилась.

Глава 20

Послеобеденный прием устроили недалеко от пруда; воздух там был не таким жарким, слышался шум небольшого искусственного водопада. Домработники подали печенье с пирогами и кофе. Мужчины, за исключением Виктора и отца Мигеля, курили сигары. Дамы обмахивали веерами утянутые корсетами станы. Педрито с недовольным видом вжался в кресло, разглядывая землероек. Всякий раз, когда Фрисия замечала его полнейшее безразличие к беседам мужчин, она поддавала ему ногой, и он тут же проявлял к их разговорам интерес – или, по крайней мере, делал вид, что слушал.

У каждого края стола стояло стройное, ангельского вида дитя, отмахивавшее большим пальмовым веером надоедливых мух. Позади хозяйки с обыкновенным торжественно-грозным видом стоял Орихенес.

– В какой, скажите мне, не зависимой