Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени - Юрген Остерхаммель Страница 26

популярных сюжетов была церемония коронации царя Николая II, состоявшаяся 26 мая 1896 года. Победное шествие кино происходило не только на Западе, но одновременно во всем мире. Уже в 1896 году киномеханики Люмьеров демонстрировали фильмы в Стамбуле, Дамаске, Иерусалиме, Каире, Бомбее, Мехико, Рио-де-Жанейро, Буэнос-Айресе и в городах Австралии. До конца XIX столетия представления Люмьеров достигли Шанхая, Пекина, Токио и Йокогамы[167]. Почти без исключения во всех этих местах одновременно проводилась и киносъемка.

Таким образом, с 1896 года на всех континентах разом стали записываться на кинопленку как выходы монархов или военные маневры, так и сцены из повседневной жизни. Среди самых ранних мотивов этой документации мы найдем и испанскую корриду, и Ниагарские водопады, и японских танцовщиц, и уличные сцены разного толка. Фильмы с самого начала оказались среди технических средств репортажного жанра. Процесс глобализации отразился и на содержании кинодокументов. Первым известным нам по имени оператором, демонстрировавшим новую французскую технику в одном из чайных домов Шанхая, был Джеймс Рикалтон из Мейплвуда, штат Нью-Джерси. Он показал своей восточноазиатской публике, как русский царь посещает Париж и как египетская танцовщица выступает на Всемирной выставке в Чикаго[168]. Большим успехом во многих странах мира пользовался снятый Огюстом Люмьером фильм о рабочих его собственной фабрики[169]. Двоякая природа нового средства коммуникации рано дала о себе знать: кино было способно и инсценировать, и документировать. Ихэтуаньское восстание в северном Китае стало одним из центральных международных событий лета 1900 года. Среди свидетелей не присутствовало ни одного оператора. Поэтому в качестве подлинных кинодокументов об этом событии публике были предъявлены зрелищные постановочные сцены ужасов восстания, отснятые на английских полях и на лужайках французских парков. Особенно успешным в прокате оказалось разыгранное нападение китайских повстанцев на христианскую миссию. Первые сохранившиеся до наших дней действительно документальные кадры были сняты только в 1901 году в освобожденном и побежденном Пекине[170]. Впрочем, отличить тут правду от обмана – непростая задача. Жорж Мельес, который считается основателем художественного кинематографа, снял свой знаменитый фильм «Коронация короля Эдуарда VII» (Couronnement du roi Edouard VII, 1902) в студии. Перед съемками он детально изучил состоявшуюся годом ранее церемонию и заручился поддержкой английского церемониймейстера. Ранее, в 1899 году, Мельес создал фильм о деле Дрейфуса, в котором исполнители разыгрывали сцены, изображенные на фотографиях в газетных и журнальных репортажах[171].

Медиаведение как новейшая наука о средствах коммуникации придает особое значение их субъективному характеру, подчеркивает роль авторского взгляда, принципиально ставя под сомнение объективность и правдивость любых медиа. Это недоверие весьма обоснованно, если учесть нынешнее осознание большой гибкости средств массовой коммуникации и широкого спектра возможных манипуляций как над формой, так и над содержанием информации.

Сфера искусств также давно распрощалась с представлениями о «реализме», подразумевающими некое точное отображение действительности. Даже документальные направления в литературе и киноискусстве, которые возникли в XIX веке и не покинули сцену по сей день, далеки от той наивности, которую можно было наблюдать в эпоху их становления. С сегодняшней точки зрения нелегко понять тот пафос объективации и ту высокую оценку «позитивного» знания, которые были столь характерны для XIX века. В этом отношении нам чужд XIX век с его маниакальной страстью к реальности, уходящей корнями в раннее Новое время и в эмпиризм Фрэнсиса Бэкона. Многие герои того чуждого нам мира, от романтиков до Фридриха Ницше, однако, не уставали предостерегать современников об иллюзиях, связанных и с позитивизмом, и с реализмом. С другой стороны, XIX век является не чем иным, как предысторией нашей современности. В это столетие возникли все те институты и эвристические методы самонаблюдения общества, которые не претерпели принципиальных изменений вплоть до распространения телевидения в наиболее богатых странах и даже наступления цифровой революции в конце XX века. Новые средства передачи информации, способные обеспечить коммуникацию масс, а не только элитарных кругов; управляемая государством систематическая организация знания и предоставление всей этой информации в пользу общества; наблюдение за социальными процессами и связанное с ним влияние статистики и социологии на представления общества о самом себе; техническая воспроизводимость текстов и объектов массовыми тиражами с помощью типографского станка, печати фотоснимков или выпуска фонографических записей – все это было почти неизвестно и едва ли предсказуемо на рубеже XVIII и XIX веков, а к исходу первого десятилетия XX века уже казалось чем-то само собой разумеющимся.

Для XIX столетия характерно амбивалентное отношение к прошлому, которое близко и нам. Едва ли когда-то прежде так сильны были оптимистическая вера в будущее, осознанное стремление к новому и доверие к техническому и нравственному прогрессу, а все старое казалось окончательно отжившим. Вместе с тем парадоксальным образом XIX век стал и великой эпохой историзма, не только подражавшего прошлому и воспроизводившего его художественные формы, но и занявшего позицию его хранителя. В эту эру музеев и архивов, археологии и критического издания текстов были с помощью коллекционирования, охраны и упорядочивания исторических памятников построены многочисленные мосты, ведущие в далекое прошлое, которые по сей день находятся в нашем распоряжении. Зафиксированные в письменной форме знания о ранней истории человечества увеличили за одно столетие свой объем в неизвестной до тех пор степени.

Строго говоря, все вышесказанное справедливо лишь по отношению к западному миру: к Европе и ее быстрорастущему ответвлению – Северной Америке. Именно здесь возникли технические и культурные инновации, которые распространились по всему миру. Отчасти это произошло, как в случае с телеграфом, благодаря поддержке имперской власти и имперского капитала. В других случаях – в частности, это касается прессы, оперы и музыкальных развлечений западного типа вообще – на всемирный успех европейских новшеств повлияли сложные неимперские механизмы экспорта новых вкусов и их самостоятельного заимствования незападными культурами. Никто не вынуждал египтян основывать газеты или японцев слушать музыку Шарля Гуно и Джузеппе Верди. Разумеется, имело место и движение культурных продуктов и техник с Востока на Запад, доказательством которого может служить, например, завораживающее воздействие японского или африканского искусства на европейцев[172]. Однако все те новые формы мышления, техники, учреждения и «диспозитивы», которым со временем суждено было приобрести всемирный характер и к исходу первой трети ХX века стать отличительными чертами глобальной «модерности», возникли на Западе в XIX столетии. С этой исходной позиции они начали свое продвижение по всему свету. В плане содержания то, что люди наблюдали и помнили, по преимуществу сохраняло свою локальную и «культурную» специфику, а вот формы и средства коммуникации этого содержания оказались во всем мире под западным влиянием. Следует подчеркнуть, впрочем, что это влияние проявляло себя