Исход - Оксана Сергеевна Кириллова Страница 25

чем-то нетипичным, чем-то, что расшатывает устои. Но если это якобы отклонение произошло хоть один раз, то оно может стать новой нормой. Мы знаем, что человек способен сжиться с любыми изменениями и условиями. Так почему жизнь вне противостояний и полная самостоятельность и ответственность за себя, в обход всяких государственных инструментов регулирования общества, не может стать обычной, нормальной ситуацией? Для этого людям всего лишь нужно понять, что кругом не враги, а такие же люди – даже друзья, – которые могут совершать и глупости просто по глупости. Тогда, возможно, будет шанс на изменение всей структуры. А пока в ней нет доверия, она будет такой, как я и описал выше, – полной конфликтов и противостояний.

Арман умолк и вернулся на свое место.

Преподаватель продолжал смотреть на него долгим, пытливым и задумчивым взглядом. Он размышлял над тем, что давно терзало его и вновь напомнило о себе после того, как студент дочитал свое эссе.

– Что ж, я участвовал в таких дискуссиях, где не самые последние умы философски замечали, что ядерная война, возможно, единственно заслуженный нами общий итог.

* * *

– Откровенно говоря, это не свастика, а саувастика. Видите ли, расположение граней настоящей свастики таково, что ее движение происходит по часовой стрелке. В том же знаке, который на вашей повязке, движение идет против часовой стрелки. Первая символизирует развитие, так называемый логический круговорот природы. А вот то, что вышито на нашей форме, по мнению некоторых оккультистов, указывает на движение эволюции вспять. Вы верите в мистику, гауптштурмфюрер фон Тилл?

– Что, простите?

Я повернулся и уставился на Габриэля, поскольку не мог слушать его внимательно. Сегодня утром пришло письмо от тети Ильзы, которое занимало мои мысли.

«Мальчик мой, я получила письмо от некой Лины Фольк из Мюнхена – уж не знаю, как она отыскала мой адрес, чудо, не иначе. Новости, которые она сообщила, поразили меня едва ли не сильнее английской авиации: ты стал отцом, Виланд! Она прислала мне карточку малыша. Вилли, мальчик – вылитый ты в его возрасте! Такой же ясный и прелестный ребенок, у меня нет никаких сомнений. Не передать словами, как все во мне возрадовалось, когда я поняла, что есть твое продолжение на этой земле, такое же светлое и достойное, как и ты, мой дорогой. Эта молодая женщина призналась мне, что скрыла от тебя этот факт, уж по каким обстоятельствам, не знаю, но теперь ей нужна помощь. Я уже выслала ей некоторую сумму, не знаю, дойдет ли. Но, как только прекратится весь этот ужас и дороги станут безопасными, я заберу их к себе. Будь покоен, мой мальчик, я позабочусь о твоем сыне, пока ты не вернешься…»

Габриэль продолжал:

– Я говорю, наша политика в отношении Советов была во всех смыслах провальная. Даже тамошних аборигенов вполне можно было привлечь на нашу сторону, они ведь вдоволь нахлебались с жестоким сталинским режимом. Всего и надо было, что некоторые экономические и религиозные свободы, возможно, упразднение этих… забыл слово, простите… в общем, принудительных объединений, где все общее, но по факту ни у кого ничего нет… Плюс, может, некий намек на самоуправление. Какую благодарность мы могли получить взамен! Их система не жизнеспособна, это всякому ясно: как только у человека появляется выбор, принцип равенства начинает его тяготить. Тем более если это ложное равенство, исключительно парадное, которое существует только на бумаге, на которой печатаются газеты. Уверен, они бы не только сотрудничали, но и помогали нашим войскам бороться с большевизмом, который бы вскоре рухнул сам по себе. А Красная армия сама развалилась бы. Вы только представьте, сколько бы мы могли получить с тех территорий, если бы взяли их целыми! Ежегодно мы выкачивали из Бельгии и Голландии по две трети их национальных доходов, чтобы оплатить наши оккупационные расходы, – усмехнулся Габриэль. – Забавно, конечно, чувство юмора у некоторых не знает границ… Так вот. С французов брали контрибуцию семь миллиардов марок, это не считая выплат по тем самым оккупационным расходам… А Россия? Огромная, плодородная – и мы получили с нее картофеля, зерна, овец и коров на жалкие четыре миллиарда. Да обычная торговля с Советами в мирное время дала бы больше, чем та выгода, что далась нам ценой стольких кровавых сражений…

Я пытался уловить нить разговора, но она упорно ускользала от меня.

– Мне показалось, вы говорили что-то о свастике, Габриэль?

– Вам показалось, гауптштурмфюрер фон Тилл, – рассмеялся доктор.

Я поражался ему: мир вокруг рушился, а он не терял своей привычной веселости ни на мгновение. Германию нещадно теснили со всех сторон. В конце лета начались бомбардировки Верхней Силезии. В Бухенвальде американцы разбомбили с воздуха оружейные мастерские. Погибли почти сто охранников и пять сотен заключенных. Одна из бомб попала прямиком в бомбоубежище. Никто не выжил. По слухам, внутри находились жена и трое детей Герхарда Маурера[28], заместителя Глюкса. К середине августа русские танки подкатили к границам Восточной Пруссии, разметав группу армий «Центр». Это стало отмашкой для якобы преданных сателлитов Третьего рейха. Двадцать третьего августа по радио сообщили о перевороте в Румынии. Там король Михай арестовал маршала Антонеску и объявил о перемирии с англичанами и американцами. Всем было ясно, что против русских они не отправят больше ни одного солдата и нефтеносные районы в румынском Плоешти – последний ощутимый источник, на который мог рассчитывать вермахт, – были окончательно потеряны. Едва советские танки ткнулись в румынские ворота, о своем выходе из войны спешно объявила Болгария. Осознавая, что конец близок, от Германии отваливался один паразит за другим. «Все как один – итальянцы, румыны, болгары – трусливая погань, на которую никогда нельзя было рассчитывать», – рассуждали в столовой так, будто иного и не ждали. «Финны на очереди, вот увидите», – усмехался Габриэль. Спустя десять дней Финляндия действительно вышла из войны, торопливо приказав немецким войскам покинуть ее территории.

Тем временем шли новости и с другой стороны. Двадцать пятого августа союзники освободили Париж, сорвав с Эйфелевой башни флаг рейха, реявший там четыре года. Измученные остатки немецких армий начали отход по всему Западному фронту. Третьего сентября был потерян Брюссель, на следующий день – Антверпен, и все произошло настолько стремительно, что наши даже не успели уничтожить там портовые сооружения, оставив все на радость англо-американским службам снабжения. Только за последний месяц мы потеряли больше полумиллиона человек, не говоря уже о технике. Германия лишалась всего: не было ни артиллерии, ни орудий, ни танков, ни грузовиков, ни обмундирования – ничего не осталось для… обороны. Несмотря на несчетное количество призывов и воззваний к немецким армиям, число дезертиров росло с невероятной скоростью. Поговаривали, что готовится приказ о немедленном расстреле всей семьи того, кто будет