Отречение - Алиса Клима Страница 24

– Вера, присядь, – попросил Ларионов.

Вера села на свое место. Ларионов молчал некоторое время, словно преодолевал себя.

– Ты, наверное, думаешь, что мне не знакомо чувство, когда что-то терзает тебя на протяжении долгого времени – месяцев, которые складываются в годы? – вымолвил он.

Вера не знала, что ответить, и опустила глаза.

– К сожалению, люди редко понимают, какая расплата их ждет за ошибки; за проявленную слабость; за страх потерять достоинство; за страх взять ответственность. Они редко понимают, что разрушают свою или еще чью-то жизнь, и возврата не будет. Но редко кому выпадает возможность выразить раскаяние за это перед другим человеком.

Он запнулся и отпил чая. Ему сильно хотелось курить, но он терпел.

– И этот другой человек вряд ли простит ошибку и слабость из-за собственной боли, – добавил он, глядя на Веру, которая теперь тоже смотрела прямо в его глаза, и сердце ее сильно колотилось в груди.

Вера молчала. Ларионов встал и закурил, не в силах больше терпеть. В печи мрели угли, словно перешептываясь между собой – вот один мигнул красным светом – потух; вот второй проснулся.

– Я ведь прав? – обернулся он к Вере, и глаза его мерцали.

Вера поднялась и собрала свои вещи.

– В чем?

– В том, что однажды оступившемуся прощения нет, – ответил он с усмешкой, за которой скрывалась многолетняя горечь.

Вера пожала плечами и накинула платок.

– Согласно одной мудрой книге прощение может быть даровано любому, даже самому страшному преступнику, – сказала Вера. – Но каждый сам выбирает путь к раскаянию, как и искупление. Хотя для того человека, о котором вы говорите, вряд ли нужно раскаяние или тем более искупление. Возможно, каждому из людей нужна просто правда.

Вера направилась к выходу.

– Благодарю за обед, Григорий Александрович. Я скоро провожу открытый урок, – добавила она сдержанно уже в дверях. – Если пожелаете, я буду рада вас видеть – посмо́трите на своих подопечных за партами.

Ларионов пытался понять, глядя на нее, зачем она пригласила его – из вежливости или хотела видеть, но Вера лишь улыбнулась плотно сжатыми губами, как капризный ребенок, едва сдерживая слезы, и покинула его.

Он долго думал в тот вечер над ее словами о прощении и раскаянии. Он был почти готов уже признаться ей в том, в чем собирался признаться ей, собираясь в Москву, что винил себя в их разрыве и сожалел об этом больше всего на свете, но не смог превозмочь страх быть снова отвергнутым. Ларионов корил себя за то, что не мог сказать ей прямо, что оскорбил ее чувства и страдал потом, а вместо этого обходился пространными и общими фразами о людях вообще. Конечно, Вера презирала его за малодушие.

Ларионов сидел и пил в одиночестве. Он много раз обдумывал то, что сегодня сказала, уходя, Вера – не прощения ее он искал! Ларионов не мог не признаться себе в том, что он искал того, чего лишился – ее любви. Он хотел вернуть ее с теми чувствами, что она испытывала к нему в те дни, и хотел любить ее так, как не смог тогда. Только в этом был смысл близости – в позволении этой любви ими обоими.

Глава 6

Ларионов с нетерпением ожидал того дня, когда он придет к Вере на урок. Он с жадностью ловил каждый момент, когда мог видеть ее, но не решался приближаться и быть навязчивым дураком. Он был уверен, что по тем или иным причинам, но Вера не желала проводить с ним время. И каким бы жалким Ларионов это ни считал, он все же никак не мог принять свою внешность и стыдился ее именно при Вере.

За последние несколько месяцев Вера окрепла; несмотря на недоедание и плохие условия, свежий воздух шел ей на пользу, как и многим заключенным, прибывавшим из тюрем с землистым цветом кожи; иногда даже проглядывал румянец, хотя она была от природы бледна. Вера оставалась по-прежнему худой, но исчезла дистрофия, которая придавала ей болезненный вид в течение первых месяцев пребывания в лагпункте. В ее лице, в волевой линии скул была какая-то необъяснимая притягательность. Впрочем, для Ларионова все ее существо было красиво.

В Вере стали проглядываться признаки превращения ее из девушки в молодую женщину. Ларионов замечал, что идеалистическая натура Веры все так же проявлялась в критические моменты жизни, но он больше не видел девичьего блеска, который когда-то знал в ней. Восторженность и импульсивность постепенно перерождались и даже уже переродились в Вере в страстность и решительность, которые скрывались за ее внешними холодностью и спокойствием. Ларионов думал, что Вера похожа на почку: вот она сейчас закрытая и тугая, ничто не предвещает цветения – и вот она уже лопнула, раскрылась и превратилась в листочек.

Он порой не мог оторваться от ее темных глубоких глаз, скрывавших столько мыслей и чувств; пронзительных и живых, мерцающих то ли от слез, то ли от радости. Ему хотелось видеть ее беспрестанно, но при этом оставаться незамеченным. И он наблюдал издалека, стараясь не бросаться ей в глаза: следил за ней с напускным беспристрастием, и только те, кто давно его знал, мог сказать, что за его опущенными ресницами кипела жизнь, с трудом сдерживаемая силой воли.

В день открытого урока Вера была взволнована: она ждала Ларионова. Ей хотелось, чтобы он увидел плоды их совместной работы. В классе над библиотекой в ожидании урока сидело человек двадцать, из которых большинство составляли женщины. Вера не случайно выбрала «Евгения Онегина». Она была всегда очарована Пушкиным и в каждой строке «Онегина» находила отголоски собственной жизни. Ей казалось, что ее история с Ларионовым была совершенно такой же, только с Татьяной судьба обошлась добрее.

Урок начался, а Ларионова все не было. Вера и зэки разбирали роман. Она увлеклась и забыла уже про Ларионова. Но дверь в класс приоткрылась, и он вошел. Заключенные встали, Ларионов показал им жестом продолжать и прошел к дальнему подоконнику, поскольку в классной комнате не было мест. Вера немного сконфузилась.

– Что же, – сказала она, – Дьяченко, вы начали говорить.

Дьяченко, могучий парень из Краснодара, отбывавший срок за кражу в обувной лавке пары калош, встал и замялся, озираясь на майора.

– Так вот, я думаю, Онегин просто был дурак. Ушел от такой дивчины. Что за хлопец бедовый!

– Туфта! – выкрикнул Самсонов, беззубый зэк, отбывавший срок за взлом сейфа в тульском ЗАГСе. – Он просто сдрейфил, не хотел жениться на Татьяне. Он сам так и сказал