Ольвия - Валентин Лукич Чемерис Страница 22

Ему подвели коня, он вскочил в седло и помчался в степь.

***

Когда степи окутали синие вечерние сумерки и на еще светлом небе высыпали первые звезды, в кочевье закричали глашатаи:

— Эй, народ скифский!! Воины с боевым кличем «ара-ра»! Сходитесь все к Большому шатру вождя. Олум и Тавлур будут пить кровь побратимства.

За время отсутствия Тапура в кочевье случился пожар: загорелись кибитки двух оружейников, Олума и Тавлура.

Отчего они загорелись — одним богам ведомо, но Олум, вместо того чтобы тушить свою кибитку, побежал на помощь к соседу Тавлуру, помогал его жене выносить детей и добро. И не успокоился, пока не вынес последней тряпицы.

Детей и имущество Олума тем временем спасал… Тавлур. И тоже не оставил в беде семью соседа, пока не вынес и детей, и имущество.

И вот Олум и Тавлур на глазах у своего племени будут пить кровь побратимства.

Яркими алыми цветами полыхают костры. Черное небо нависает над кочевьем, плотным кольцом окружают скифы огонь, и на их лицах играют красные отблески.

Вождю поднесли золотую чашу, и он, подняв ее, торжественно произнес:

— Олум и Тавлур, подойдите ко мне и обнажите свои верные акинаки!..

Олум и Тавлур, оба низкорослые, чуть сутулые мужчины с опаленными бородами, в старых потертых башлыках и таких же куртках, подошли к вождю, вытащили акинаки и покорно склонили седые головы.

— Поведай мне, Олум, — обратился к первому вождь, — горела ли твоя кибитка?

— Пылала, — вздохнул скиф.

— А почему же ты бросился спасать Тавлура?

— Как почему? — удивился Олум. — У Тавлура же дети…

— Хорошо… Пусть подойдет Тавлур. Горела ли твоя кибитка?

— Горела, вождь, — вздохнул Тавлур. — Огонь жрал ее со всех сторон.

— А почему же ты побежал спасать Олума?

— Да потому, что у Олума дети.

— Но ведь и у тебя есть дети? — допытывался вождь. — И они тоже могли сгореть?

— А разве дети Олума не боятся огня? — удивился Тавлур.

— Олум и Тавлур, поведайте правду перед народом скифским: объединит ли ваша кровь ваши руки и сердца?

— Объединит, вождь.

— Тогда лейте свою кровь в чашу с вином.

Олум и Тавлур надрезали друг другу акинаками пальцы и выдавили кровь в чашу с вином, которую держал перед ними Тапур.

— А теперь пейте до дна, как брат с братом!

Обнявшись, Олум и Тавлур, одновременно касаясь губами краев чаши, выпили вино, смешанное с каплями своей крови, и подняли чашу высоко над головами.

— Слава!.. — загудело кочевье. — Ара-ра!!!

— Благословляю вас именем богов Скифии! — торжественно произнес Тапур. — Осиное гнездо Скифии стало богаче еще на двух братьев! Отныне и до самой смерти вы — побратимы. Счастливейшие люди на земле. Ведь братья по крови — это просто братья. А названые братья — это славные братья. Пусть всегда вас крепко держат узы братства. Стойте и впредь горой друг за друга. Точите акинаки свои на черном камне, защищайте ими друг друга. А защищая себя, будете защищать скифскую землю. Чтобы всегда звучали и никогда не умолкали в этих степях боевые кличи наших родов.

***

Он пришел к ней в белый шатер поздним вечером, когда кочевье наконец угомонилось и улеглось спать. Ольвия сидела у очага, который алыми отблесками освещал шатер. Когда он вошел, она вскочила; от ее движения качнулись язычки пламени, и вверх, в отверстие для дыма, испуганно метнулись золотистые искорки…

— Это… ты?.. — И ей вдруг стало трудно дышать.

— Я…

Он стоял посреди шатра, расставив крепкие ноги и положив руки на широкий пояс, украшенный золотыми бляшками.

— Это я, Ольвия…

На голове у него был мягкий алый башлык, поверх куртки наброшен белый греческий плащ, скрепленный на груди золотой фибулой. Его прищуренные глаза были полны горячего блеска и еще чего-то такого, отчего Ольвия невольно сжалась, словно птица, увидевшая хищника, но взгляда своего не отвела, смятенно смотрела в его горячие глаза, только прижала руки к груди, чтобы унять сердце…

Она стояла перед ним в белом шелковом платье, на голове у нее был высокий, шитый золотом клобук, из-под которого на спину ниспадало золотисто-желтое покрывало; на ногах — мягкие остроносые сафьянцы. Длинные каштановые волосы выбивались на грудь, вздымаясь и опускаясь в такт ее дыханию. Наряд ей принесла под вечер старая скифянка. А еще она принесла ей золотую диадему греческой работы, золотые серьги и височные подвески, браслеты на обе руки, ожерелье; она же и украсила Ольвию.

Весь вечер Ольвия провела в напряженном ожидании; каждый шаг за шатром, каждый голос казались ей его шагом и его голосом, и она испуганно отшатывалась от входа, пытаясь найти в шатре самый глухой угол, где можно было бы спрятаться. Но углов в шатре не было. Она возбужденно дрожала и ничего не могла с собой поделать, и от этой дрожи золотые бляшки на платье и подвески на висках тонко и тревожно звенели…

— Какая ты… красивая… — блеснул он зубами и шагнул к ней.

— Нет, нет… — прошептала она, пятясь от огня в глубь шатра, где было темнее. — Нет! — испуганно крикнула она, когда он сделал еще один шаг. — Нет, нет!..

— Коршун всегда поймает перепёлку, как бы та ни таилась!..

И с этими словами, сорвав с головы алый башлык, он бросил его к ее ногам, а она, сама не ведая, что творит, внезапно качнулась вперед и наступила на него ногой…

— Отдай башлык!.. — И Тапур шагнул снова.

— Не отдам!.. Он мой!

— Я заберу его у тебя.

— Попробуй!..

— Ха!.. Вот сейчас и заберу.

— А вот и не отдам!

Он ступал к ней мягко, неслышно, словно подкрадывался к добыче, и на губах его блуждала хищная, похотливая усмешка…

А она неподвижно застыла на его алом башлыке — и испуганная, и трепещущая, и радостная одновременно, — и алый башлык, полыхавший у нее под ногой, казалось, насквозь прожигал ее горячим, неведомым — и оттого страшным — огнем.

Он сделал еще один вкрадчивый шаг и стал так близко, что от его присутствия она ощутила легкую дрожь во всем горячем теле.

— Не подходи!.. — слабо попросила она.

— А я уже подошел. Отдай башлык!

— Не отдам!.. Не отдам!

А отступать было уже некуда: спиной она коснулась белого войлока.

— Тогда