Горничная Карнеги - Мари Бенедикт Страница 21

— Расскажите еще что-нибудь о миссис Баррет Браунинг, — попросил он.

Непринужденно беседуя о поэзии, мы дошли почти до конца Рейнольдс-стрит и уже приближались к «Ясному лугу», когда я увидела идущую нам навстречу элегантно одетую барышню, которую я, кажется, знала в лицо. Заметив нас, она замедлила шаг и во все глаза уставилась на мистера Карнеги.

Он, очевидно, тоже узнал ее, остановился и приподнял шляпу. Деваться мне было некуда — да и не пристало служанке бросать хозяина одного посреди улицы, — поэтому я осталась стоять рядом с ним, опустив взгляд.

Мистер Карнеги сказал:

— Добрый день, мисс Аткинсон. Как всегда, очень приятно вас видеть.

Теперь, когда он назвал имя, я вспомнила ее. Незамужняя дочь доктора Аткинсона, одного из соседей Карнеги. На моей памяти она трижды бывала в гостях у моей хозяйки: на одном чае и двух званых обедах. Миниатюрная, хрупкая, острая на язык, с тонкими, мелкими чертами лица и очень красивыми волосами цвета воронова крыла, мисс Аткинсон, однако, не отличалась особенной миловидностью. Ее семейное положение — а вернее, отсутствие такового — не раз обсуждалась хоумвудскими дамами на чаях и обедах, на которых она не присутствовала.

— Это вы, мистер Карнеги. Я вроде бы вас узнала, но вы меня обескуражили, — проговорила она.

Я по-прежнему смотрела себе под ноги и не видела ее лица, но в голосе ее явственно слышался едкий сарказм наряду с нотками кокетства.

Мистер Карнеги ответил в своем обычном доброжелательном тоне:

— Прошу прощения, мисс Аткинсон. Мне больно думать, что я, сам того не желая, мог вас чем-то обескуражить. Подскажите, что я сделал не так, чтобы впредь такого не повторилось?

— Дело в том, мистер Карнеги, что я никогда прежде не видела, чтобы мужчина, живущий на Рейнольдс-стрит, шел по бульвару бок о бок с горничной и увлеченно с ней беседовал. Поэтому и не узнала вас сразу. — Мисс Аткинсон хихикнула, как будто сама эта идея казалась ей крайне нелепой.

Я затаила дыхание в ожидании реакции мистера Карнеги. Возможно, вся доброта, которую он проявлял ко мне в вагоне конки и в своем доме, сразу исчезнет, столкнувшись с осуждением со стороны знакомых из высшего общества. Может, честолюбивое стремление подняться из низов было для него превыше всего остального? У его матери, моей хозяйки, такое стремление, безусловно, имелось.

Его прежде мягкий, приветливый голос вдруг сделался ледяным:

— Я искренне не хотел вас огорчить, мисс Аткинсон, но все же не буду просить извинений за то, что увлекся весьма интересной беседой о миссис Элизабет Баррет Браунинг с мисс Келли. — Он повернулся ко мне. — Мисс Аткинсон, имею честь представить вам мисс Келли.

Я сделала глубокий реверанс, не отрывая взгляда от земли. Мое положение в доме Карнеги было весьма неустойчивым — к тому же строилось на обмане, — и я не желала ставить себя под удар, проявив непочтительность по отношению к даме из круга хозяйки, пусть даже при негласной поддержке ее обожаемого старшего сына.

— Добрый день, мисс Аткинсон, — сказала я, по-прежнему не поднимая глаз. Я старалась держаться как можно скромнее, чтобы она не посчитала меня дерзкой.

— Добрый день, мисс Келли, — произнесла она ледяным голосом. — И вам тоже доброго дня, мистер Карнеги.

Я подняла глаза только тогда, когда услышала звук ее удаляющихся шагов, и тут же встретилась взглядом с мистером Карнеги.

— Спасибо, сэр. Я очень вам благодарна.

— Мисс Келли, вы не должны меня благодарить за нормальное человеческое отношение, ведь вам выказали явное неуважение. Меня воспитывали деды, которые всегда презирали аристократию и возмущались несправедливым обращением с простыми людьми. Они разделяли политические убеждения чартистов, столь непопулярные среди британских правителей, и выступали за равные права для богатых и бедных. Я не буду стоять в стороне и молчать, когда в нашей демократической Америке звучат дискриминационные замечания, унижающие человеческое достоинство. — Он сделал глубокий вдох. — Но вернемся к миссис Браунинг.

И мы продолжили наш разговор о поэзии. Но, подойдя наконец к «Ясному лугу» с его двумя разными входами для хозяев и слуг, мы уже не могли притворяться, что между нами не существует никакой классовой пропасти.

Когда мистер Карнеги направился к лестнице главного входа, я сделала ему реверанс и сказала:

— Доброго вечера, сэр.

И прежде чем он успел ответить, развернулась и поспешила за дом, к двери для слуг.

Глава двенадцатая

16 марта 1864 года

Питсбург, штат Пенсильвания

Дамы дружно рассмеялись. Даже обычно хмурая миссис Карнеги улыбнулась замечанию миссис Вандеворт. Я с трудом подавила в себе удивление — моя хозяйка редко когда улыбалась, но сегодня на послеполуденном чае в ее гостиной царило весьма нетипичное веселье — и сохранила бесстрастное выражение лица, подобающее скромной горничной.

Отсмеявшись, миссис Джонс объявила:

— Хорошо, что я уже пожилая матрона и мне не надо затягивать талию до девятнадцати дюймов, как того требует мода от юных девиц.

— До девятнадцати? — хихикнула миссис Вандеворт. — Я слышала, что нынче в моде тринадцать дюймов. Бедные девочки, мне их искренне жаль.

— Как же они едят при такой-то утяжке?

— Очень редко. И очень мало.

Смех мигом стих, когда миссис Вандеворт спросила:

— Есть какие-то новости о войне?

— Мой муж убежден, — сказала миссис Джонс, — что президент Линкольн принял правильное решение, назначив Улисса Гранта главнокомандующим армией Союза, и теперь можно ждать скорых побед. Генерал Грант планирует смять войска конфедератов одновременным наступлением на многих фронтах: Восточном, Западном и Миссисипском.

— Мнение вашего мужа, безусловно, хорошо обосновано, миссис Джонс. Но я опасаюсь, что эта стратегия множественных фронтов приведет к еще большим потерям, — заметила миссис Вандеворт.

— Мы уже потеряли так много достойных молодых людей, — прошептала миссис Джонс, скорбно покачав головой.

Никто из женщин, присутствующих в этой комнате, не терял на войне сыновей или мужей, но среди их знакомых семей такие наверняка были. Я украдкой наблюдала за миссис Карнеги. Ее всегда неизменно прямая спина напряглась еще больше. Ей всегда делалось неуютно, когда разговор заходил о войне. Она как будто считала себя обязанной объясниться, почему ее сыновья сидят дома, а не воюют на фронте, хотя никто из ее окружения не стал бы открыто высказывать недоумение по поводу выбора Эндрю и Тома Карнеги.

Миссис Карнеги вступила в беседу:

— Эндра обедал с генералом Грантом, когда тот проезжал через Питсбург по пути в Вашингтон. Они знакомы еще с тех времен, когда Эндра