Паулина Гейдж - Дворец грез Страница 21

Она опустила глаза. Черные ресницы задрожали, отбрасывая тени на абсолютно гладкую кожу щек.

— Я всего лишь твоя личная служанка, — пробормотала Дисенк. — Харшира не посчитал нужным рассказать мне, зачем ты нужна Мастеру. Теперь, если та подкрепилась, мы пойдем в ванную комнату.

— Моя личная служанка? — Я изумленно и недоверчиво уставилась на нее, едва не рассмеявшись. — Мне — личную служанку?

В ответ она снова вежливо улыбнулась и, подойдя к двери, приоткрыла ее для меня.

— Пора купаться, — сказала она твердо.

На галерее имелась еще одна лестница, расположенная прямо напротив той, но которой я поднялась сюда, почти рядом с дверью в мою комнату. Эта лестница была узкой, она спускалась в окруженный стенами дома маленький внутренний дворик, утопавший в густой тени финиковых пальм. Ступив на его каменные плиты, слева я увидела дверь, которая вела в затемненное помещение. Мы вошли. В комнате был наклонный каменный пол, а посредине возвышалась плита. Было сыро и прохладно. У стен стояли в ряд до краев наполненные водой громадные чаны, откуда исходил сладковатый нежный аромат, в стенных нишах стояли горшки и кувшины.

— Пожалуйста, сними платье, — попросила Дисенк тоном, в котором я скоро стала различать доброжелательный приказ.

Женщина исчезла. С тревогой я сделала, как мне было сказано, хотя, сбросив свое изношенное одеяние, тотчас же почувствовала себя уязвимой. Меня охватила волна тоски по дому, но быстро отступила. Мне захотелось выйти в послеполуденный жар солнечного света, льющегося из двери ванной комнаты, но было страшно, что чьи-нибудь невидимые глаза увидят меня голой.

Я все еще колебалась, когда Дисенк появилась снова, за ней следовали две женщины-рабыни с ковшами и льняными полотенцами в руках и юноша в набедренной повязке. Когда он подошел ко мне, я отпрянула в испуге, инстинктивно потянувшись руками прикрыть свой срам. Однако осмотр проходил абсолютно бесстрастно. Он провел рукой по моей икре.

— Очень сухая, — пробормотал он. Подняв мою ступню, он быстро потер ее, и теперь уже в его словах я услышала презрение. — Ступни очень мозолистые и грубые, — пожаловался он. — Не жди от меня чудес, Дисенк.

— Начни с касторового масла с морской солью, — приказала Дисенк. — Ступни нужно отшлифовать. Что касается ее кожи — оливкового масла и меда должно быть достаточно.

— Но на теле так много волос, — ворчал он, приподнимая со спины мои кудри и ловко ощупывая позвоночник. Я видела, как перекатывались сильные мышцы его рук и плеч. — Хотя спина прекрасной формы.

— Буду благодарна, если ты оставишь свое мнение при себе! — резко сказала я, хотя готова была разрыдаться от стыда. — Я не в восторге оттого, что меня заставляют мыться, будто я грязная, несмотря на то что каждый божий день я плаваю в реке, и я не собираюсь стоять здесь, чтобы меня обсуждали, как корову, которую ведут на рынок!

Он удивленно улыбнулся и впервые посмотрел прямо

— Прошу прошения, — сказал он официально. — Я всего лишь делаю свою работу.

— Как и Дисенк, — ответила я, пряча за маской гнева свое унижение, и он поклонился.

— Как и Дисенк, — кивнул он.

Подойдя к нише, он отобрал несколько горшков, затем вышел из комнаты. Дисенк подала знак. Все еще негодуя, я взобралась на плиту, и тут за меня взялись рабыни. Сначала на меня из ковшей каскадами полилась вода, потом руки стали с силой натирать меня каким-то порошком, я решила, что это был патрон. После этого меня еще облили водой, теперь чтобы смыть соль. Мои волосы вымыли, намазали оливковым маслом и завернули в полотенце. Рабыни поклонились и исчезли так же бесшумно, как и появились.

Потом я покорно легла на раскладной стол под пальмой, кожу покалывало. Дисенк встала передо мной на колени, с пинцетом в руках.

— Это будет больно, — сказала она мне, — но с сегодняшнего дня я дважды в неделю буду удалять тебе волосы с лобка, и ты постепенно привыкнешь. Потом я побрею тебе ноги и подмышки. Это быстро.

Я кивнула, потом подняла взгляд и стала смотреть вверх на разлапистые, похожие на ветки листья дерева, что колыхались на фоне медленно краснеющего неба, пока она выполняла свою работу. Боль действительно была сильной, и я с трудом подавила желание вырваться.

— Прошу прощения, Ту, — продолжала она, склонившись надо моим животом, — пинцет казался раскаленной иглой, — но тебе не следует больше плавать в реке. Во-первых, простая вода не может очистить и смягчить кожу, а во-вторых, госпожа не должна подвергать свое тело действию прямых солнечных лучей, от этого кожа потемнеет, и госпожа станет выглядеть как крестьянка. У тебя пока слишком темная кожа. Ты должна все время оставаться в доме или ходить под зонтиком, тогда она станет светлой и привлекательной. Я буду наносить состав с алебастровой мукой, чтобы ускорить осветление.

Мне хотелось взбрыкнуть, чтобы прекратилось непрерывное ощипывание моего интимного места. Мне хотелось схватить свое привычное, поношенное платье, показать нос Дисенк, с ее высокомерием, и умчаться прочь из этого дома, от всей этой бессмыслицы, но жребий был брошен, и мое превращение началось. С каждым беспощадным движением пинцета я все больше отрывалась от своих корней, и в конце концов я примирилась со своей болью, сжимая зубы и сохраняя молчание.

Она закончила выщипывать мой лобок и принялась за брови, почти вплотную приблизив свое миниатюрное, с безукоризненно правильными чертами лицо к моему и сосредоточенно высунув розовый язычок; потом она брила меня острой медной бритвой, а рабыня держала перед ней чашу горячей воды, над которой поднимался пар. Наконец она поднялась, и я тоже сделала попытку встать, но она покачала головой, повелительно щелкнув пальцами кому-то вне моего поля зрения. Вернулся юноша, поставил свои горшки на пол и наклонился надо мной.

— Уже лучше, — отметил он сухо. Я вздохнула. — Перевернись, Ту.

Я повиновалась. Прохладное масло разлилось у меня но спине, и, когда его руки легли мне на плечи, я почувствовала, как все мои мышцы расслабляются. В конце концов, быть госпожой не так уж плохо. Я закрыла глаза.

Много позже, усталая и проголодавшаяся, я позволила еще раз вымыть себе волосы, потом сидела, пока Дисенк натягивала папирусовые сандалии на мои нежные ступни, с которых только что оттерли огрубевшую кожу; потом стояла, пока она заворачивала меня в широкие полотняные одежды, и наконец последовала за ней обратно в тишину и покой своей комнаты. Солнце давно ушло из моего окна, и небо над ним было еще красным, но быстро темнело. Прикроватный столик был передвинут к окну и заставлен блюдами, от ароматов которых рот у меня тут же наполнился слюной. Дисенк сняла крышки. Тут была рыба, жаренная на огне, и горячий свежий хлеб, виноградный сок, и липкие фиги, и лук-порей в белом соусе. Я не стала ждать, пока меня пригласят к столу, и сразу принялась за еду под бдительным оком Дисенк. Рыба таяла во рту, а необычный соус, которого я никогда раньше не пробовала, придавал луку очень приятный вкус. На этот раз я брала небольшие порции и старалась есть изящно.

У меня под рукой стояла чаша с водой, и, прежде чем потянуться за фигами, я собралась было отпить из нее, но Дисенк покачала головой.

— Это чаша для полоскания, — объяснила она, пододвигая ко мне сок. — Ополосни пальцы, и я вытру тебе руки. — Она взяла маленькую салфетку.

Это оказалось последней каплей в чаше моего терпения, я сглотнула быстро навернувшиеся слезы.

— Я так устала, Дисенк, — сказала я. — Я знаю, это неправильно — оставлять еду на тарелке, но я не могу больше есть.

Она рассмеялась.

— Дорогая Ту, — ответила она, — все, что ты не доешь, отнесут обратно в кухню или раздадут нищим у стен городских храмов. Не волнуйся. Пойдем. — Она отодвинула от меня столик и подошла к кушетке, отогнула покрывало и остановилась в ожидании. — Теперь спи. Мой тюфяк сразу за твоей дверью, в галерее, на случаи, если ты проснешься ночью и тебе что-нибудь понадобится.

Я подошла к постели и забралась на нее, Дисенк укрыла меня. Было совершенно ясно, что никто не собирался произносить вечернюю молитву, и я задумалась о том, кому же поклоняются в этом доме. Наверняка Тоту, потому что это его жертвенник я видела в саду, но кому же мне помолиться, чтобы он благословил мой отдых? Какие еще боги охраняли обитателей дома Гуи в течение ночи? Дисенк опустила на окно тростниковую занавеску, и в комнате воцарился сонный полумрак.

— Здесь рядом с тобой свежая вода, — сказала она, собирая остатки еды со стола, — еще я оставлю фиги, на случай, если ты проголодаешься ночью. Желаешь, чтобы тебе почитали перед сном?

Вздрогнув, я отказалась. Она улыбнулась, подошла к двери, поклонилась и вышла, мягко, но плотно закрыв за собой дверь.

Я сонно повернулась на бок и лежала, глядя в темноту перед собой. Я знала, что мне следовало бы встать и повернуться лицом на юг, где во многих милях пути отсюда, в другой жизни, у реки стоит храм Вепвавета, тихий и милосердный, в конце тропинки, на которой я так часто поднимала пыль босыми ногами. Я должна была выполнить ритуал поклонения, сказать слова почтения и благодарности богу, который ответил на мой призыв, но я не могла пошевелиться. После умелого массажа мышцы приятно ныли, от полноты впечатлений разум, все сильнее запутывавшийся в странных голосах, наставлениях и предупреждениях, был утомлен до изнеможения, а желудок полон. Мои глаза закрылись. Мать всегда учила нас, что мы никогда не должны просить кого-нибудь другого выполнить то, что можем сделать для себя сами, подумала я, свернувшись клубочком и наслаждаясь абсолютной мягкостью подушек. Но, кажется, здесь все добродетели поставлены с ног на голову. Чем меньше госпожа делает сама для себя, тем она важнее.