Государи Московские: Воля и власть. Юрий - Дмитрий Михайлович Балашов Страница 20

Но минуты шли, а в новгородском стане не видно было никакого шевеления. Где же ворог? Анфал тяжело, каждый миг ожидая удара вражеской стрелы, перелез через заплот из поваленных елей, пошел вперед, печатая шаг. Его скоро догнали посланные есаулом кмети. «Анфал Никитич». Шаг, другой, шаг, третий. Жданной стрелы все не было. Анфал остановился в пяти шагах от хворостяной огорожи, поделанной наспех «новогородчами», и кивнул кметям: «Осмотреть!» Стан был пуст или почти пуст. Сверху откуда-то прилетела, уйдя в снег едва не целиком, одинокая нерешительная стрела.

Когда Анфал воротился, все уже были на ногах и толклись у бревенчатого острожного заплота. Есаул подошел, хромая, с подвязанной рукой: «Ушли? Бежим, Анфал Никитич?»

Не отвечая есаулу, поднял тяжелый властный взор, сказал убежденно: «Так уйти не могли. Напал на них кто-то! Не Рассохин ли двинскую помочь привел? А токо нам не бежать надоть, а идти встречь. Мыслю – к порогу Стрельному – иначе никак не пройти ни тем ни другим! А раненых отправляй в Устюг, – договорил он, оборотясь к есаулу, – Якова там нынче нету, все силы брошены против двинян!» Возвысив голос, он прокричал: «Отсюда уходим вси! Свертывай стан! Не оставлять ничего!»

Согласный дружный ропот голосов и радостное шевеление рати было ему ответом. Что впереди – неведомо, а нынче хошь от смерти ушли.

Уже приближаясь к Стрельному, услышали глухой шум сражения. Скоро встречу попались и слухачи, повестившие, что в защиту Анфала поднялась устюжская рать с две тыщи мужиков, не послушавших ни князя своего, ни епископа. А впрочем, и князь Юрий Андреич, и владыка Григорий, скорее всего, дабы не гневить князя московского, «допустили» мужицкое войско, которое сейчас резалось с новгородцами, но, как выяснилось еще час спустя, без особого успеха. Мужики, втрое превышая новгородских молодцов числом, валили нестройною кучей, мешая друг другу. Рассыпались мелкими ватагами, с коими без труда справлялся окольчуженный новгородский строй. Атаки захлебывались одна за другой, и подошедший к бою Анфал не мог ничего изменить. Новгородская рать одолевала. И хотя резались жестоко, умирали, не сдаваясь ворогу, но уже к вечеру прояснело, что мужицкой рати не устоять пред напором организованной и закаленной в боях новгородской силы. Огрызаясь, устилая снег своими трупами, устюжане пятились, отступая, и уже ночью многие ударили в бег. Анфал, совокупив немногих оставших ему верными, отступил в Устюг.

Яков не почел возможным преследовать его дале и брать приступом устюжский острог. Воеводы разошлись, уважая друг друга. Новгородский летописец писал потом, что устюжане и Анфаловы ратные потеряли четыреста душ убитыми, иные утопли в Сухоне, а из новгородского воинства «единого человека убиша и приидоша в Новгород вси здрави». Бог судья летописцу, но при таких-то потерях почто Яков сам не пошел к Устюгу, не взял его вновь, не полонил Анфала, а предпочел увести свою победоносную дружину в Новгород?! Или уж летописец солидно наврал, перечисляя потери сторон? А всего вернее, что дошла до Якова весть о переговорах в Москве и не стал новгородский воевода затевать новую прю с великим князем Василием на тутошней земле.

Михайло Рассохин, отговорясь тем, что едва не попал в руки врагу, догнал-таки Анфала уже на Вятке. Вскоре он уехал в Москву, куда через время вызвал и самого Анфала. Но до того еще много событий совершилось внутри страны и за ее пределами, от коих так или иначе зависели судьбы Русской земли и всякого живущего в ней людина.

А что частная своя жизнь и жизнь земли, государства, княжества накрепко переплетены и связаны друг с другом, люди того времени ведали достаточно хорошо.

Глава 9

В Вятке, тогдашнем Кирове, я был, ежели мне не изменяет память, году в пятьдесят втором – пятьдесят третьем в летнюю пору. Не помню уж, почему мне пришлось тогда переправляться через реку. Широченное русло Вятки меж далеко расставленных друг от друга береговых обрывов представляло собою песчаную равнину, по которой, бессильно извиваясь издыхающею змеею, текла река, казалось готовая уже и сама иссохнуть и уничтожиться. По высокому урыву берега лепились домики, домишки с песчаными огородами. Поздно спохватившаяся охрана природы пыталась запретами спасти последние сосны, удерживающие берег от оползания. Но жители, нуждаясь в дровах, тайно изводили последние сосны на своих участках, стесывая кору. А когда дерево засыхало, получали разрешение его спилить.

Куда-то я ехал в кузове грузовика, со мною ехала какая-то девка, сошедшая по пути, так и не заплатив за проезд. Потом, кажется, была культпросветшкола и преподаватель-москвич, буквально сидевший на чемоданах, дожидаясь конца своих трех лет, после которых имел право сбежать назад в Москву. Он до полуночи мучил меня своими студенческими опусами, а я с горем думал о том провинциальном проклятии, как-то утвердившемся у нас в стране в последние послепетровские три столетия и усугубленном в годы советской власти, когда воистину вопль чеховских «Трех сестер»: «В Москву, в Москву!» – стал всеобщим воплем страны…

Да, были тут в прошлом столетии и ансамбли архитектурные: группа соборов, вознесенных над кручею берега (в каком виде они теперь и сохранились ли – не ведаю). Были губернаторский дворец, присутственные места, была и интеллигенция, в значительной степени, однако, ссыльная (и Герцен был, и Салтыков-Щедрин!). И уже давненько город звался Вяткой, аж с 1780 года, а старое название – Хлынов – начинало постепенно позабываться. И в дали дальней бесписьменной темной истории утонуло прошлое Хлынова XIII–XV веков, когда и город был не тот, и река не та, и буйные вятчане тогдашние были еще свободным и воинственным народом: воевали с вогулами, удмуртами, татарвой, сами хаживали и на Волгу, и за Камень, пахать выезжали с копьем в руках, и меч, саблю ли клали в изголовье ложа. В ту пору тут и не было больших городов, скорее городки, острожки, жители коих от нашествия сильного ворога уходили в леса, без сожаления бросая рубленые свои жилища, и также легко возвращались назад, отстраивались и опять ходили в походы, били зверя и ловили красную рыбу, не очень считаясь с какими-либо законами. Еще и в XVI–XVII столетиях иные, кто побогаче, держали до семи жен, переняв обычай многоженства у местного населения. Кто сколько мог прокормить. Также от прокорма зависел, по-видимому, и размер дружин местных «ватаманов» в те еще «темные» века. Москвичам приходилось многажды завоевывать Вятку, а