Далайя - Абай Тынибеков Страница 2

Трое старших его братьев, о которых доводилось слышать ему от матери в отсутствие отца, не желавшего ничего знать о них, когда-то тоже помогали ему в промысле рыбы, но однажды, забросив надоевшее занятие, тайком покинули дом в не известном никому направлении. С тех пор от них не было ни одной весточки.

Сестра, что была на пять лет старше его, имела прескверный характер. Он побаивался её и старался не оставаться в жилище с ней наедине.

Всегда чем-то занятая, быстрая на руки и вообще вся какая-то стремительная, она разительно отличалась от спокойной и уравновешенной матери. Ничто на всём белом свете не могло заставить её улыбнуться. Порой юноше казалось, что не она дочь своих родителей, а все они – её дети. Ему не доводилось видеть, когда она засыпает и встаёт, или хотя бы заметить, как она ест и просто, присев, отдыхает. Даже при трапезе её не было за столом, но он точно знал, что всю эту еду чаще всего готовила именно она.

В делах она всегда опережала всех, в том числе и его. При такой её активности он чувствовал себя неумехой, и ему становилось стыдно в первую очередь перед отцом.

Но всё же с годами он стал ценить в ней два её удивительных качества. Во-первых, в семье она никогда никого ни за что не упрекала. Во-вторых, ни при каких обстоятельствах она не нуждалась ни в чьём внимании. Это было довольно странно, особенно в первом случае и, как он полагал, по отношению к нему, почти бездельнику и уж точно нахлебнику.

Единственной работой среди всех семейных хлопот, которой она не касалась, была ловля рыбы. Наверное, поэтому он желал поскорей уходить в море и как можно дольше не возвращаться. Там, в морских просторах, он забывал о ней и от этого чувствовал себя свободным и полноценным человеком.

Море было всепоглощающей его страстью. Ничто во всём мире не радовало его так, как это великое, божественное творение. От прохладных солёных брызг при частых ударах волн о борта у него захватывало дыхание, замирала его душа. Каждый раз, отойдя далеко от берега, когда его уже не было видно и всюду, сливаясь с небом, простиралась вода, он словно заново рождался. Он знал, что такое возвышенное чувство невозможно испытать на суше, на твёрдом земном побережье.

Глядя на увлечённого промыслом сына, старый рыбак широко улыбался щербатым ртом, утирая мозолистыми, узловатыми пальцами то ли капли воды, то ли скупые слёзы радости.

* * *

Рыбу ловили на верши и небольшие сети, хотя всегда брали с собой и удочки. Чаще попадалась всякая мелочь, но были и превосходные уловы. Особую радость доставляли макрель, каракатица и осётр, но когда изредка попадались угорь и усач, восторгу не было предела. Эти два вида рыбы были в большой цене и поставлялись на столы богачам. На добычу тунца выходили совместно с другими рыбаками, так как в одиночку ловить их было почти невозможно.

Пойманную рыбу женщины варили, солили, коптили, вялили и вместе со свежей при хорошем улове, выплатив часть в виде налога, продавали торговым людям – скупщикам, которые, в свою очередь, доставляли её на рыбные рынки. Тем и кормились.

В те редкие дни, когда не выходили в море, немногословный хозяин семейства, занимаясь починкой лодки и снастей, сам того не замечая, начинал предаваться воспоминаниям. Скрипучим, протяжным голосом под тихий всплеск прибрежных волн он каждый раз сызнова приступал к повествованию о своём прошлом и о былой жизни своего народа, и юноша в который уже раз слушал его слова очень внимательно, не перебивая его и не отрываясь от работы. Он понимал, что вот таким незамысловатым способом его престарелый отец старается помнить о своих корнях и передать эти знания ему, своему сыну, дабы и он не забыл о том, откуда он родом.

Из рассказов отца юноша знал, что род, из которого вышла их семья, принадлежит к ионийцам – одному из четырёх наиболее крупных греческих племён. Помимо них были эолийцы, дорийцы и ахейцы. Часть его предков когда-то давно, ещё при вторжении родственных им дорийцев, переселилась на этот остров, и с тех самых пор они, их потомки, и обитали здесь. Многие их соплеменники расселились по другим островам или же остались в приморских материковых землях.

Когда старец умолкал, юный Форкис позволял себе задавать вопросы. Прошлое, безусловно, являлось важным, но то, что творилось сейчас, для него всё-таки было гораздо интереснее.

– Отец, а кто самый главный теперь на нашем острове? – начинал он.

– Зачем тебе это, сынок? – нехотя бурчал тот.

– А кто такой Поликрат? – не унимался любопытный юноша.

– Уж лучше бы кто другой был, чем этот самозванец, – попавшись на хитрую приманку сына, начинал старик.

Видя, что отец уже почти готов к рассказу о властителе, Форкис подстёгивал его другой уловкой:

– Скажи, отец, а правду говорят, что это он построил храм Геры и все эти красивые гавани и большие корабли?

– Он, сынок, он. Кто же ещё-то. Теперь все мы под ним ходим. Убили бы твоего Поликрата, что ли. Да простят меня боги, – отец с досадой махал рукой.

Больше он ничего не говорил.

Устало поднявшись, он внимательно осматривал работу сына, затем, пошаркивая ногами, направлялся в дом.

* * *

Если что-нибудь и изменялось в жизни острова, то происходило это, прежде всего, в его главном городе Самосе. Здесь же, на окраинах, всё узнавали в последнюю очередь. К тому же все эти перемены не очень отражались на жизни простого бедного рыбака, решавшего извечную проблему: что, наконец, придумать такого, чтобы всегда был хороший улов?

Островитяне, проживавшие в срединной части, были гораздо богаче. Множество их овец и коз паслось на обширных и сочных лугах, что раскинулись среди густых зарослей виноградников и садов с плодовыми деревьями. Шерсть и вино очень ценились у скупщиков на огромном городском рынке.

Но всё же основными занятиями, приносящими настоящее богатство, являлись кораблестроение и выплавка руды, получившие бурное развитие при деспотичном хозяине острова Поликрате, бывшем в недавнем прошлом торговцем и ставшем тираном – человеком, захватившим власть и установившим на острове единоличное, довольно жестокое правление.

Всякие слухи ходили о нём среди простого народа. Одни поговаривали, будто бы он вовсе и не был таким злым, иначе для чего, резонно подмечали они, при его дворе находились учёные умы и разные мастеровые? Видя его отношение к богам, коим он щедро воздвигал храмы, другие не считали его жадным, стараясь