Последняя война Российской империи - Сергей Эдуардович Цветков Страница 2

возникали международные организации, призванные упорядочить отношения государств, корпораций, сообществ, уменьшить экономическую, политическую, социальную и религиозную рознь и вражду. Работорговля и пиратство на суше и на море были официально запрещены. В девяти европейских странах принуждение к занятию проституцией стало караться в уголовном порядке. Двенадцать государств признали наркотики злом, с которым необходимо бороться совместными усилиями.

Хотя Европа и продолжала оставаться по преимуществу монархической частью света, демократические процедуры в той или иной степени были признаны обязательными и с каждым годом использовались все шире. Вкупе с введением всеобщей обязательной военной службы это означало, что история перестала быть привилегией немногих и сделалась всеобщим достоянием.

Понятие «европеец», наряду с географическим содержанием, наполнилось также и духовно-культурным, ментальным смыслом. Люди самых разных сословий – жители многомиллионных столиц и обитатели самых захолустных уголков Европы – зачитывались шедеврами Шекспира, Гёте, Бальзака, Диккенса, Толстого и Достоевского; музыкальные творения Моцарта, Бетховена, Чайковского звучали на оперных подмостках всех европейских стран. Национальные образовательные стандарты неуклонно сближались. Выпускники европейских гимназий и университетов изучали примерно одинаковый круг научных дисциплин и великих имен, благодаря чему жили одними и теми же научными и культурными интересами.

В философии истории окончательно утвердилась идея бесконечного прогресса, ставшая своего рода религиозным исповеданием для большинства интеллектуалов и простых обывателей. Наука была признана панацеей и главным достижением человеческого гения: она удлинила жизнь, уменьшила боль и увеличила власть человека над природой, по словам Томаса Маколея (эссе о Бэконе, 1837). В ее спасительную силу начинали верить даже священники. Железные дороги, океанские лайнеры и электрический телеграф свидетельствовали о Духе Святом, утверждал духовник королевы Виктории Чарльз Кингсли. Научные открытия, изобретения, технические и социальные усовершенствования породили надежды на то, что человечество уже в ближайшем будущем способно будет решить самые насущные свои проблемы. Оптимисты предсказывали наступление «дивного нового мира»[5], в котором, как писал Герберт Спенсер, «прогресс является не случайностью, но необходимостью», где «вещи, которые называли злом и безнравственностью, исчезнут», а «человек обязательно станет лучше». Разумеется, на каждый довод в пользу исторического прогресса находился контраргумент, но последним до поры до времени мало кто внимал.

Казалось, политическая воля государственных мужей готова положить пределы и самому разрушительному социальному злу – войне. После Ватерлоо европейские войны приняли более или менее локальный характер. Вторая половина XIX века ознаменовалась подписанием ряда соглашений, касавшихся международно-правовых норм войны. Женевская конвенция 1864 года предписала оказывать помощь раненым бойцам на поле боя, независимо от того, к какой армии они принадлежат – «своей» или вражеской. Санитарные учреждения получили неприкосновенность, было учреждено положение о Красном Кресте.

Европейцы окончательно утвердились в святой уверенности, что им суждено править миром. В 1895 году молодой Уинстон Черчилль, вернувшись с Кубы, где местные повстанцы боролись с испанскими колонизаторами, заявил, что присутствовал, вероятно, на «последней войне белых против белых». И действительно, солидарность «белой расы» была наглядно продемонстрирована в 1900 году во время Боксерского восстания в Китае, когда отряды ихэтуаней («воинов справедливости и гармонии»), вступив в Пекин, подожгли здания европейских посольств, христианские храмы и совершили убийства иностранцев. В ответ на это ведущие европейские державы – Великобритания, Германия, Франция, Италия, Австро-Венгрия, Испания и Россия, к которым присоединились Соединенные Штаты, – ввели свои войска в Китай и силой добились от китайских властей гарантий соблюдения интересов иностранных государств.

24 августа 1898 года случилось нечто и вовсе неслыханное. В этот день русский император Николай II обратился ко всем странам с предложением созвать международную конференцию для установления всеобщего мира. В циркулярной ноте министра иностранных дел графа Михаила Николаевича Муравьева по этому поводу говорилось: «Положить предел непрерывным вооружениям и изыскать средства предупредить угрожающие всему миру несчастья – таков ныне высший долг для всех государств».

«Великодушный почин миролюбивого государя», как именовалась инициатива Николая II в европейской прессе, произвел сильное, хотя и неоднородное впечатление. С безусловным сочувствием его встретили, пожалуй, только Берта фон Зутнер[6] и другие лидеры пацифистов. В целом же правительства и пресса ведущих европейских держав отнеслись к идее всеобщего разоружения с недоверием, усматривая в ней желание царского правительства избежать расходов на перевооружение русской армии. Немецкий кайзер Вильгельм II поспешил заявить, что он и «впредь будет полагаться только на Бога и на свой острый меч». Французские газеты с раздражением указывали, что даже частичное разоружение сделает французскую границу с Германией еще более незащищенной. Англия выражала согласие на ограничение любых сухопутных вооружений, но отказывалась пожертвовать хотя бы одной пушкой на борту самого старого из своих кораблей.

В результате, когда, благодаря настойчивости русской стороны, конференция все же открылась, граф Муравьев с сожалением констатировал, что к тому времени «многие государства приступили к новым вооружениям, стараясь в еще большей мере развить свои военные силы».

Местом созыва конференции была избрана Гаага, столица нейтральной Голландии. Приглашение участвовать в ней приняли все двадцать тогдашних европейских государств[7], четыре азиатских (Китай, Япония, Персия, Сиам) и два американских (Соединенные Штаты, Мексика).

Гаагская мирная конференция заседала с 18 мая по 29 июля 1899 года под председательством русского посла в Лондоне, барона Егора Егоровича Стааля. Журналисты на заседания допущены не были, поэтому публике приходилось довольствоваться официальными заявлениями о ходе ее работы. Предложение представителей России не увеличивать в течение пяти лет военные бюджеты и численный состав армий не встретило поддержки делегатов Германии и Австро-Венгрии. Германский представитель заявил: «Я не думаю, что все нации угнетены бременем вооружений. В Германии население не склоняется под гнетом налогообложения; оно не чувствует себя находящимся на краю пропасти; оно не устремилось к краху. Напротив, богатство, довольство и уровень жизни никогда не были выше. Служба в армии не является бременем – это патриотический долг, и ей Германия обязана, во-первых, своим существованием, во-вторых, своей безопасностью и процветанием». Зато был принят целый ряд конвенций, в том числе конвенция, разработанная русским депутатом профессором Мартенсом, о мирном разрешении международных споров путем посредничества и третейского разбирательства (она легла в основу деятельности Международного Гаагского суда). Кроме того, участники конференции наложили запрет на метание бомб с воздушных шаров, применение снарядов, начиненных удушающими газами, и использование разрывных пуль «дум-дум».

Даже в таком виде решения Гаагской конференции казались революцией в международных отношениях. Среди многих ее участников царил неподдельный энтузиазм. Так, один из членов американской делегации заявил, что создание Международного суда «определенно избавит народы от постоянного страха перед внезапным возникновением новой войны…».

Страхи, впрочем, никуда не исчезли. Тема возможной войны между европейскими державами не сходила с газетных страниц, несмотря на то, что