Ветер знает мое имя - Исабель Альенде Страница 2

Для Ракель было важно, чтобы их сын Самуил следовал традициям и пользовался поддержкой еврейской общины. По пятницам Штайнеров обычно приглашали в дом Адлеров на Шаббат. Ракель и Лия, ее золовка, готовили ужин, не упуская ни единой детали: лучшая скатерть, новые свечи, рыба, приготовленная по бабушкиному рецепту, караваи хлеба и вино. Ракель и ее золовка были очень близки. Лия рано овдовела, не имела детей, так что прикипела к маленькому семейству своего брата Рудольфа. Она упорно жила одна – хотя Ракель умоляла ее переехать к ним, – но часто приходила в гости. Лия любила общаться с людьми, она участвовала в делах синагоги, в программах помощи нуждающимся евреям. Рудольф оставался ее единственным братом с тех пор, как младший уехал в Палестину и поселился в кибуце, а Самуил был ее единственным племянником. В Шаббат Рудольф сидел во главе стола, как полагалось отцу семейства. Возложив руки на голову Самуила, он просил, чтобы Господь благословил его и защитил, даровал ему милость, мир и покой. Ракель не раз замечала, как муж перемигивается с Петером Штайнером. Но ничего не говорила, видя в этом не насмешку над обрядом, но знак сообщничества между двумя маловерами.

Адлеры принадлежали к светской просвещенной буржуазии – как и все хорошее общество Вены, особенно еврейское. Рудольф объяснял Петеру, что его народ унижали, преследовали и изгоняли отовсюду на протяжении веков, поэтому в еврейской среде гораздо больше ценится образование, чем материальные блага. У них могли отобрать все имущество, как это постоянно случалось на протяжении истории, но никто не в силах лишить человека научной или профессиональной подготовки. Звание доктора почиталось куда больше, нежели целое состояние в банке. Рудольф происходил из семьи мастеровых, и родственники гордились, что один из них стал врачом. Это была престижная и почетная, но в его случае не столь уж денежная профессия. Рудольф Адлер не был ни модным хирургом, ни профессором старинного Венского университета – он был обыкновенным врачом в своем квартале, прилежным и бескорыстным, и половину своих пациентов принимал бесплатно.

* * *

Дружба Адлера и Штайнера покоилась на сходстве характеров и общих ценностях: оба питали ненасытный интерес к науке, любили классическую музыку, читали запоем и втайне симпатизировали коммунистической партии, которую запретили в 1934 году. Объединяло их и глубокое отвращение к национал-социализму. С тех пор как Гитлер перестал быть канцлером и провозгласил себя диктатором с неограниченной властью, они встречались в подсобке аптеки, жаловались на этот мир, на век, в который им выпало жить, и утешали себя стаканчиком бренди – напитка, способного растворять металлы: фармацевт производил этот самогон в подвале, который предназначался для самых разных надобностей; там в идеальном порядке хранилось все необходимое, чтобы готовить и помещать в упаковки лекарства, продававшиеся в его аптеке. Иногда Адлер приводил в этот подвал своего сына Самуила, «поработать» со Штайнером. Мальчик часами развлекался, смешивая и распределяя по бутылочкам порошки и разноцветные микстуры, которые ему давал аптекарь. Никто из детей Штайнера такой привилегией не пользовался.

Штайнер с болью в душе встречал каждый новый закон, призванный растоптать достоинство его друга. Он формально купил у Адлера врачебный кабинет и квартиру – чтобы их не конфисковали. Кабинет был расположен очень удачно, на первом этаже роскошного дома, Адлер и его семья жили там же, на втором этаже; в эту недвижимость медик вложил весь свой капитал, и переписать ее на имя пусть даже и лучшего друга – то была крайняя мера, на которую он пошел, не посоветовавшись с женой. Ракель никогда бы не согласилась.

Рудольф Адлер пытался убедить самого себя, что антисемитская истерия скоро утихнет, ведь она совершенно неуместна в Вене, самом утонченном городе Европы, породившем великих музыкантов, философов и ученых, многие из которых были евреями. Подстрекательская риторика Гитлера, с каждым годом все более свирепая, – всего лишь очередное проявление расизма, предки Рудольфа не раз терпели подобное, и это не мешало им жить и процветать. Из предосторожности он снял табличку со своим именем с двери кабинета; что ж, невелика беда – он занимал это помещение уже много лет, и его хорошо знали. Клиентов стало меньше, ведь пациенты-арийцы были вынуждены его покинуть, но Адлер предполагал, что, когда страсти в городе поостынут, люди к нему вернутся. Он уповал на свой профессионализм и вполне заслуженную репутацию; и все же, по мере того как проходили дни, а напряжение в городе возрастало, Адлер все чаще задумывался о том, чтобы эмигрировать, спасаясь от бури, которую нацисты принесли в город.

* * *

Дожидаясь, пока ей дадут сдачу в булочной, Ракель Адлер положила таблетку в рот и, не запивая, проглотила. Она была одета по моде, в бежевых и бордовых тонах, – жакет приталенный, шляпка чуть набекрень, шелковые чулки и туфли на высоком каблуке; этой прелестной женщине не исполнилось и тридцати, но из-за строгих манер она казалась старше. Спрятав в рукава дрожащие ладони, Ракель нарочито легкомысленным тоном пыталась ответить булочнику, затеявшему разговор о покушении в Париже.

– Чего добивался этот юный болван, застреливший дипломата? Поляк, не иначе! – восклицал булочник.

Ракель только что дала последний урок своему лучшему ученику, пятнадцатилетнему мальчику, которого учила игре на фортепиано с семи лет: он был одним из немногих, кто воспринимал музыку всерьез. «Простите, фрау Адлер, вы же понимаете…» – сказала его мать, прощаясь с учительницей. Заплатила тройную цену за последний урок и чуть было не обняла, но сдержалась, боясь обидеть. Да, Ракель понимала. И была благодарна: эта женщина предоставляла ей возможность давать уроки на несколько месяцев дольше, чем следовало бы. Ракель сделала над собой усилие, чтобы сдержать слезы и удалиться с высоко поднятой головой; она была привязана к мальчику и не судила его строго за то, что он с гордостью носил короткие черные штаны и коричневую рубашку, форму гитлерюгенда, с девизом «Кровь и честь». Вся молодежь принадлежала к движению, это практически вменялось в обязанность.

– Только подумайте, какой опасности нас всех подвергает этот поляк! Вы слышали, что говорят по радио, фрау Адлер? – продолжал разглагольствовать булочник.

– Будем надеяться, что дальше угроз дело не пойдет, – отвечала она.

– Идите скорей домой, фрау Адлер. По улицам рыскают отряды взбудораженных юнцов. Вам не стоит ходить одной. Скоро стемнеет.

– До свидания, доброй ночи, – пробормотала Ракель, кладя хлеб в сумку, а сдачу в кошелек.

Выйдя на улицу, она полной грудью вдохнула холодный воздух и постаралась отогнать мрачные предчувствия, которые начали ее преследовать с рассвета, задолго до того, как она услышала сообщения по радио и