На доблесть и на славу - Владимир Павлович Бутенко Страница 19

Дед Дроздик подошел бодрой походкой, – сутулый мальчишка в шапке с опущенными ушинами. Чрезмерно серьезным тоном, как на собрании, зачастил:

– Телепал сюды, а навстречу – патрульные. При форме, с винтовками. «Улепетывай, – бают, – дед поскорей! Прут красные армейцы, ажник подшерсток с немцев слетает!»

– Тут, Митрич, не до шуток, – оборвал его помощник атамана. – Реквизируют скотину. У Шагановых коня забрали. И до нашей пары очередь дойдет! Так что оставайтесь у подвод оба. А я пойду остальных поднимать. Был слышок: прорвались красноармейские танки к Азову. Поспешать надо!

Звонарев и Шевякин, не обращая внимания на ворчание жен и дочерей, учинили скоропалительный подъем. Полусонные благоверные, озябнув на морозе, не торопились забираться в повозки. Отводили душу такой едкой, изобретательной бабьей бранью, что малость пересолили. К ним, отступницам, пришлось применить меры, – староста Шевякин приголубил свою гранд-бабу кулаком, а Звонарев – по-семейному – дважды вытянул Настюху кнутом. Но дедам, приверженцам строгого обращения с бабой, и этого показалось мало, они подзуживали казаков: как это ведьмы длиннохвостые посмели мужей бранить?!

После полудня добрались до побережья. С крутояра неоглядно распахнулась ледяная пустыня моря, сплошь заснеженная, лишь кое-где желтеющая круговинами и полосами выступившей воды. Темными струнами тянулись от берега вдаль колеи дорог, теряясь на грани неба и белой тверди. По ним муравьями двигались повозки, машины. Узнавались кавалькады всадников. Тащились пешие. На просторе вольней гулял потеплевший ветер. Ощущался запах талой воды и бурьянной прели. Полина Васильевна в проеме глубокого оврага, уходящего к морю, заметила отпотевший глинистый выступ и поняла, что началась оттепель.

С легкого разгона, придерживая лошадь, выехали на лед. Зацокали подковы. Корова Шевякиных впереди споткнулась, как-то валко рухнула, прокатилась на боку. Семен Фролыч остановил лошадей, слез, грузный и одышливый, наблюдая, как буренка, привязанная к подводе длинным налыгачем, пытается встать. Она приподнялась на передние ноги и снова упала, взмыкнула. Встревоженный хозяин стал помогать ей, потянул за рога. Но бедняга не повиновалась, вертела головой, освобождаясь от привязи. Долго хлопотал Шевякин возле коровы, осматривал и ощупывал ноги, затем удрученно махнул рукой, что-то сказал жене и, помрачневший, кинулся к рундучку под сиденьем. Тихон Маркяныч, передав вожжи снохе, слез на шершавый лед, спытал атамана:

– Что за оказия? Подвернула ногу?

– А-а… Бодай бы сдохла! Не подвернула, а сломала.

– Або помочь?

– Езжайте! А я скорочко освежую и догоню. А где ж Анна? Отстала?

– И глаза б ее, сучку, не видели!

– Пока управлюсь, – подъедет. Погружу к ней мясо. Она одна. А вы с Василем поняйте! В Таганроге свидимся…

На третьем часу пути по азовскому льду, когда уже обозначился темной полоской северный берег, неожиданно снизились и стали расстреливать кавалерийские отряды и обозы два краснозвездных «ястребка». Длинные очереди пулеметов секли, поражали без разбора. По колонне – исступленные крики, плач. Бронебойные пули вонзались в скованную морозом твердь, взметывая слюдянистую – напротив закатного солнца – крошку. Из выбоин просачивалась вода. Тихон Маркяныч огрел Вороную, погнал в сторону от дороги, следя за самолетами. На дальнем расстоянии унял лошадку, перевел на шаг. А по истребителям охранники открыли огонь из автоматов, и они, сделав еще один заход, канули в темнеющей выси.

Тихон Маркяныч повернул обратно, смыкаясь с беженским обозом. А Полина Васильевна все молилась, хотя угроза миновала, – молилась, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами…

12

На следующий день по прибытии в Ростов, как и намечал, Павел Тихонович отправился в бывшую войсковую столицу, воспользовавшись машиной комендатуры.

Уже за городом повстречались отступающие армейские части. Новенький, довольно резвый и комфортабельный БМВ подолгу стоял на обочине, пропуская танки, орудийные тягачи, грузовики с солдатами. Шофер-ефрейтор улучал момент, чтобы юркнуть мимо колонны и разминуться с теми, что двигались по шоссе навстречу, осуществляя неведомую передислокацию. Понурыми, неприязненно-суровыми выглядели «сыны Третьего рейха» в этот кочевой январский день.

В стороне, вдоль полей рысила черношинельная жандармерия. Попадались вразнобой обмундированные отряды добровольцев – кто в немецкой каске, кто в папахе, а кто и в… буденовке! Зато у всех на рукавах – коричневые повязки. Штабной шофер, крепкий, толстошеий парень, знал толк в вождении и часто съезжал с шоссе, завидев вывороченные камни и воронки от бомб. Он безмолвствовал и лишь коротко отвечал, когда сидевший с ним рядом гауптман что-то спрашивал или делал замечание. Офицер комендатуры, будучи званием выше Павла, не счел нужным вести разговор. Насвистывал мелодию не то из кальмановской оперетки, не то из какого-то американского фильма. Стычка с артиллеристом-фенрихом крепко вздернула самодовольного вояку.

В очередной раз, застряв в армейском потоке, едущие в БМВ всполошились, когда в приспущенное стекло со стороны шофера застучал небритый рыжий здоровяк, похоже, разогретый шнапсом. С трудом ворочая языком, он требовал уступить дорогу его трехосному «мерседесу», везущему снаряды. Гауптман накричал на младшего офицера. Тот вспылил ответно, кляня штабистов, не знающих, что такое фронтовой ад, окопы и «катюши». Перебранка, несомненно, могла стоить фенриху погонов, но, к счастью для скандалиста, стронулась с места танкетка впереди, и поневоле шофер отъехал. Гауптман, обернувшись к Павлу, разразился бранью в адрес командиров, чьи подчиненные не соблюдают дисциплины, пьют, боятся русских и в итоге разваливают всю армию! Но самое главное, как считал выбритый, щеголеватый гауптман, – это паникерское настроение, надломившее дух слабохарактерных офицеров…

Отчетливый гул канонады с задонской стороны осадил попутчика, – он угрюмо умолк. «Значит, надеяться нечего! Немцы уходят со Среднего Дона, – рассуждал Павел, прижавшись плечом к кожаной боковине и поглядывая в окно, в сизую, в хвостах дыма, степную даль. – Да, уже далеко не та немецкая армия. Измотанная, уставшая. Как же быть? Вопрос о донской государственности, понятно, откладывается до лучших времен. Уже созданные казачьи части немцы используют на фронте… Не в качестве союзнических войск, а как свои собственные… Вот и съехали на другую колею: с возрождения казачества на укрепление германских войск! Есть о чем задуматься…» И он еще долго не мог отрешиться от невеселых мыслей, что у «красных» все преимущества широкомасштабного наступления, что они теперь не уступают в вооружении, а в численности даже превосходят. А у немцев попросту нет свежих сил, – переброска резервов из Европы по единственной железнодорожной ветке, через Запорожье, заняло бы несколько недель… Потом он с тревогой решал, как лучше помочь отцу и семье покойного брата выехать из хутора, как найти им временное размещение в Таганроге.

Автомобиль трясло на ухабах, остановка следовала за остановкой. Солнце клонило к полдню.