Отречение - Алиса Клима Страница 19

Воду разрешили собирать только после того, как несколько мужчин заставили всех в вагоне начать раскачивать его, синхронно перебегая вместе от одной стенки к другой. Это было странно и страшно. Но Вера бежала со всеми вместе, ударяясь руками о боковины вагона, словно мечась, как князь Гвидон с матерью в бочке. Это был первый опыт протеста.

По мере того как они продвигались на восток, становилось все прохладнее. В сентябре вечерами стало совсем холодно спать. В вагоне с Верой ехала семья на поселение. Вещей у них было мало – они успели собрать немного за час, который им выделили сотрудники НКВД, но и те немногие пожитки, собранные ими в дорогу, пришлось побросать, так как их заставили идти пешком сто тридцать километров и тащить на себе груз было невозможно. Вера отдала девочке свою единственную кофту: девочка все время кашляла, и старики и сиделые говорили, что у нее началась чахотка.

Иногда каких-то этапных ссаживали и подсаживали новых. Так в вагон с Верой на пути в Новосибирск попали Инесса Павловна, Бася Рахович, Забута Урманова и Наташа Рябова и еще несколько заключенных, многие из которых были осуждены по пятьдесят восьмой. Вера наблюдала за тем, как Инесса Павловна часто перебирала пальцами, сидя на полу вагона.

– Что вы делаете? – спросила однажды Вера.

– Играю, – сказала с нежной улыбкой Инесса Павловна.

– Что?

– В данный момент – Шопена, – ответила Инесса Павловна.

– Зачем? – спросила угрюмо Вера, находившаяся в оцепенении.

– Чтобы не забывали пальцы… и чтобы не сойти с ума, – добавила Инесса Павловна спокойно.

Так они познакомились. Вскоре Вера стала сочинять стихи. Она сотни раз повторяла сочиненные строки, чтобы запомнить их – ни ручки, ни бумаги не было.

Кормили людей плохо. На подъезде к Новосибирску и вовсе стали выдавать мерзлый хлеб. Вера провела в мытарствах более трех месяцев, включая СИЗО, Бутырку и передержку в транзитных тюрьмах. Когда их выгрузили в Новосибирске и посадили на обоз, шедший в лагпункт Ларионова, заключенные были измучены и истощены. Вера помнила каждую минуту того дня, когда их изнурительное путешествие закончилось и они вышли ночью на платформу. Их пересчитали, сверили имена со списком и отправили в лагпункт. Транспортировка совпала с приездом Туманова – москвичам нужны были обозы для перевозки груза для Ларионова – еды, спиртного, деликатесов – и заключенных.

Вера не раз вспоминала свои пророческие стихи про встречу с Ларионовым, которые она сочинила в первый вечер их знакомства в Москве. Они действительно встретились на незнакомом полустанке – как странно сложилась их судьба.

Когда Вера оставила Ларионова, он был не в силах успокоиться. Думал о страшной судьбе Дмитрия Анатольевича и Алеши; о страданиях, постигших Веру, в которых он считал повинным себя. Ему рисовались страшные картины тюрем и этапа – он в общих чертах знал, как этапировали заключенных. Ларионов понимал, что Вера многого ему не рассказывала из чувства жалости и неловкости. То, как обращались с людьми, было постыдно и гнусно; их лишали всяких гордости и возможностей сохранить человеческое достоинство. Ему вспоминалась и юная Вера: жизнелюбивая и наивная, осыпавшая его ласками и нежностью, ждавшая от жизни лишь подарков. Ларионов только теперь понимал, как на самом деле страшно изменилась их жизнь.

Он не мог больше терпеть свое положение пациента. Лагерь нуждался в нем; в нем нуждалась Вера. Он боялся, что может приключиться что-нибудь непоправимое, пока он отсутствовал. Не доверял Грязлову и полыхал яростью, думая о судьбе Анисьи.

– Марта, доктор Пруст далеко? – позвал Ларионов, все еще погруженный в свои мысли.

Доктор Пруст знал, зачем его требовал Ларионов.

– Вы хотите покинуть больницу? – спросил он сразу, как вошел.

– Да, мне необходимо быть в лагере.

– Но останьтесь хотя бы на неделю, – предложил Пруст. – Вы окрепнете и сможете вернуться на коне в прямом и переносном смыслах!

Ларионов согласился. Но неделя тянулась нестерпимо долго. Каждый день, глядя на свое отражение в зеркале, он падал духом и тогда внушал себе, что это не должно волновать его, потому что главное теперь – уберечь Веру. Вера больше не приезжала, но именно это подстегнуло его к деятельности. Он заставлял себя не думать о боли, когда вставал; начал ходить по Сухому оврагу и через несколько дней вскочил на лошадь. Ему это стоило неимоверных усилий. Но он даже думать не мог оставаться в Сухом овраге дольше.

– Как вы себя чувствуете? – спросил Пруст, завидев Ларионова, подъехавшего к больнице верхом на мерине, пригнанном предусмотрительно Кузьмичом.

Ларионов проехался до Марфушки и чувствовал головокружение и боль в шее, ребрах и плече.

– Намного лучше, чем я ожидал, – ответил он, бледнея от боли при спешивании.

– Да, – проронил Пруст, – я вижу…

– Завтра я уезжаю, – сказал спокойно Ларионов.

– Может быть, лучше на санях? – предложил доктор Пруст, зная заведомо ответ.

– Нет, я доберусь верхом, – бодро сказал Ларионов. – Надо входить в форму.

Несмотря на то что он выглядел бледным и шея его была немного наклонена вправо из-за поврежденной стянутой кожи, Пруст понимал, что Ларионов должен был ехать в лагпункт и выздоравливать до конца на месте: его тянули долг и любовь.

На следующий день Ларионов поднялся засветло. Доктор Пруст и Марта вышли проводить его.

– Лучше бы поехали днем, – проронил Пруст озабоченно.

– Дорогу я знаю с закрытыми глазами, – улыбнулся Ларионов. – Я обязан вам жизнью.

Пруст пожал руку Ларионову.

– Нет, Григорий Александрович, это я вам обязан, – ответил ласково Пруст. – Вы делаете важное и доброе дело. Так что мы квиты! Хотелось бы мне повидать вас по счастливому случаю, – сказал Пруст на прощание.

Ларионов вскочил в седло и немного помедлил, чтобы унять боль.

– Навряд ли, – сказал он с грустной усмешкой. – Но все же спасибо. Я перед вами в неоплатном долгу.

Ларионов пришпорил коня, и сердце его затрепетало от счастья – он возвращался на зону.

Охранник открыл ворота, отдавая честь своему майору, которого он не сразу узнал. Расконвоированные зэки и охра увидели его издалека. Конь медленно шел к дому. Зэки побросали дела и побежали к Ларионову. Раздался клич:

– Братва, Григорий Александрович вернулся!

Ларионов обернулся. Зэки стекались к избе, а охра уже бежала с винтовками, но Ларионов сделал им знак рукой вернуться по местам. Зэки окружили Ларионова и какое-то время молчали, разглядывая его лицо. Но он вел себя непринужденно, словно ничего не изменилось. Ларионов быстро спешился, держась крепко за уздечку и седло, чтобы не пошатнуться от боли.

– Вот радость-то! – проталкивалась к майору Полька Курочкина.

Подбежал Паздеев, и его молодое лицо с алыми губами сияло.

– Как мы