Полубородый - Шарль Левински Страница 19

– Но если он всё-таки разузнает…

На сей раз Полубородый действительно рассмеялся, это было видно хоть со шрамами, хоть без них.

– Не надо будет ничего разузнавать, – сказал он. – Потому что Гени пойдёт к нему и всё расскажет. Прежде всего, кто был заводилой. Ты понимаешь, что я имею в виду, Ориген?

Многие люди говорят, что Полубородый немножко привирает, что в голове у него всё выглядит так, как если бы телячьи мозги потомить на огне. Я всегда думал, что это только оборот речи, но мысль, что Гени станет Иудой и пойдёт выдавать родного брата – такое не пришло бы в голову даже Придурку Верни, настолько это было безумно. Как говорят у нас в деревне: кукушка украла у него яйца.

А Гени, и это было самое безумное, подумал над этим и тоже засмеялся, кивнул Полубородому и сказал:

– А это хорошая мысль.

– Ты не сделаешь этого! – закричал я, слёзы брызнули у меня из глаз, и я бросился на Гени. Он и с одной ногой сильнее меня, но тут он меня просто обнял и прижал к себе. Вообще-то я люблю, когда Гени меня обнимает, он так хорошо пахнет, как может пахнуть только брат, но сейчас мне показалось, я связан по рукам и ногам.

– Наш сосед прав, – начал объяснять Гени, а почему он назвал Полубородого соседом, я понял только потом. – Я избавлю старого Айхенбергера от необходимости всё разнюхивать. Как только он вернётся из Эгери, я пойду к нему и всё расскажу: что деревенские ребята сколотили звено, что в ту ночь никто из них не вернулся в деревню и что как раз они-то и напали на Финстерзее и учинили там безобразие.

– Но ведь тогда он… – Я пытался вырваться, но Гени так крепко меня удерживал, что я не мог шевельнуться.

– Нет, – сказал он, и в голосе у него прорывался смех, – как раз этого он и не сделает. – И, повернувшись к Полубородому: – Может, ты объяснишь Себи, почему Айхенбергер добровольно откажется от вознаграждения?

Как будто Айхенбергер когда-нибудь откажется от денег.

– Из-за наказания, конечно, которое ты потребуешь для злодеев, – сказал Полубородый, и голос его звучал так, будто всё это только забава, а не дело жизни и смерти. – Предложи, чтобы им всем выжгли на лбу клеймо…

– И уши им всем обрезать, – сказал Гени, а Полубородый добавил:

– И носы.

– И руку отрубить.

– Обе руки.

И они оба смеялись и не могли остановиться. Я снова попытался высвободиться, но Гени всё никак не выпускал меня.

– Я потребую для них самого жестокого наказания, но самого худшего – для их предводителя.

– Для родного брата?

– Ну уж нет, – сказал Гени. – Предводителем у них был, конечно, сын Айхенбергера.

– Нет, это был…

– Мы это знаем, и это знает Поли. А Айхенбергеру я скажу другое, и он мне поверит. Для него ведь это закон, что Айхенбергер всегда должен быть самым главным. Он так перепугается за своего сына…

– …что будет тебя просить на коленях, если понадобится, никому ничего не говорить.

Оба теперь договаривали один за другим, как это обычно делают близнецы Итен.

– Может, он мне даже деньги предложит, – сказал Гени, и тут снова Полубородый:

– И ты должен их принять. Для таких людей, как Айхенбергер, во всех десяти заповедях написано, что всё можно купить.

Потребовалось ещё несколько мгновений, чтобы я всё понял. Наверное, по моему лицу читалось облегчение, потому что теперь Гени меня отпустил. Но я так дрожал, что чуть не упал.

Именно так, как они предсказали, всё и случилось. Монастырского откупщика с завязанными глазами привели на край леса вместе с лошадьми и там отпустили; был ли заплачен выкуп, и кому, и кем, мы так и не узнали.

Младшему Айхенбергеру пришлось раздать все свои рыболовные крючки. Его отец был убеждён, что в Финстерзее он украл деньги и крючки купил на них. Но это была единственная правда, в которой он не ошибся.

Двенадцатая глава, в которой Полубородый становится соседом

Много чего изменилось. Мне кажется, я стал старше, зато Поли младше; у меня стало больше прав на высказывание, а у него меньше. Ему такое положение дел не подходило, но он не мог его изменить.

Его звено распалось, больше не было ни командира, ни знаменосца, только Мочало всё ещё барабанил, однако никто больше не маршировал под его барабанный бой. Поли с утра до вечера выворачивал камни на нашей пашне, да так прилежно, что дивилась вся деревня. Наша мать думала, что он стал взрослее и разумней, на радость ей, а на самом деле Поли просто боялся, причём боялся брата Гени. Никогда бы я не подумал, что тот может быть таким строгим. Он объяснил Поли, что могло с ним случиться, да ещё и может случиться, отрезанные уши и всё такое, и пригрозил ему, что, если тот ещё раз оступится, Гени сам ему покажет, хоть и брат. Я, правда, не верю, что он это действительно сделает, да и Поли тоже не особо верит, но тем не менее подчиняется и делает всё, что прикажет Гени, хотя внутри у него всё кипит от ярости. Но эта ярость подгоняет его и в работе, и гора камней, убранных с пашни, уже такая высокая, что младшая ребятня уже играет на ней в «Моисея на Синае». Казалось бы, на нашей делянке уже должно быть чисто, но она как была в камнях, так и осталась, разницы не заметно, камни так и лезут из глубины земли. А ведь Полубородый рассказывал, что в своих странствиях проходил и по таким местам, где на полях не видно ни камешка, земля пашется настолько легко, что это и детям под силу. Такого я даже представить себе не могу. Да ведь и в Библии сказано, что будешь поля удобрять собственным потом, если хочешь иметь зерно на хлеб.

Что до Полубородого, он теперь наш сосед. Я всё ещё не могу поверить, что он живёт в доме, как все люди, но это так. А ведь ему совсем не подходит быть жителем селения, он скорее отшельник-одиночка. Это случилось благодаря идее Гени, он же позаботился и о том, чтобы в деревне никто не возражал. Это тоже, кстати, одна из перемен: после того как он остался с одной ногой, люди к нему прислушиваются; наверное, все думали, он умрёт, а теперь он как бы воскресший. Но ведь то,