Шанхай - Ёкомицу Риити Страница 18

Как только открылся запасной выход, водоворот тел выплеснулся на площадь. Один за другим поднимались лежавшие. Санки встал на колени. Цюлань, ухватившись за его пиджак, кричала:

– Нога, нога!

Подхватив ее на руки, он поспешил на площадь.

24

Проснулся он в квартире Цюлань. Закурив сигарету, посмотрел из окна вниз.

На углу улицы, освещенной утренним солнцем, с обеих сторон стояли, возвышаясь до самой крыши, ряды клеток из слоновой кости с певчими птицами. Клетки располагались кое-как, так что между ними образовалась настоящая птичья улица, один из поворотов которой напоминал глубокий и узкий тоннель. От угла направо выстроились уличные торговцы. Китайцы в весенних одеждах наводнили улицу и с цветами в руках пробирались среди птичьих клеток. Толпа, словно подчиняясь звукам флейты, сворачивала за угол и направлялась к пруду.

Санки совершенно не помнил событий прошлой ночи и как он здесь оказался. Он просто бежал под дождем, куда указывала Цюлань. Заскочили в больницу. Несмотря на то что нога китаянки была лишь кое-где ободрана и слегка растянута, он посадил ее в автомобиль:

– Мне нужно доставить вас домой, не стесняйтесь.

Санки пришел к заключению, что его заботливое отношение к ней – это самый верный шанс выбросить из головы Кёко. Разве мысли о прошлом не приведут рано или поздно к трагедии? Так, подбадривая себя, он подходил к квартире Цюлань и еще больше обрадовался, оказавшись внутри. Цюлань указала на соседнюю гостиную и сказала по-английски:

– Проходите, там никого нет.

Воспользовавшись приглашением, он приблизился и понял, что причина любви к ней кроется в ее глазах. Она вежливо сказала:

– Туда, пожалуйста, а здесь смотреть не на что.

– Тогда здесь и попрощаюсь…

– Нет, я хочу, чтобы вы задержались немного. Это ведь китайский квартал. Если вы сейчас уйдете, я вынуждена буду вас проводить.

Осталось в прошлом то время, когда он подавлял свое страстное желание. Теперь он поднял паруса и стремился вперед по течению. Слыша в звуках своих шагов эхо порока, он вошел в соседнюю комнату. Лежа, он думал о том, что, может быть, со временем ее настороженность совсем исчезнет, но не станет ли ожидание этого оскорбительным для него? Не успев додумать эту мысль, он заснул.

Вот и утро.

Изысканные очертания китайского ресторана отражались в пруду, похожие на выставку европейских зонтиков. Ступени лестницы со вкраплением зеркал меж керамическими плитами, поблескивая, отражались в воде. Изящные перила моста, облепленные людьми, изгибались на поверхности наполненного карпами пруда. Поток людей, как на празднике, непринужденно выплыл из-под позолоченного транспаранта, растянутого над улицей.

Наблюдая, как рассеивается легкий туман, Санки подумал, что приблизился час расставания с Цюлань. Он раздвинул плотный занавес в ее комнату. Одетая в светло-синий старинный халат, китаянка сидела на стуле из красного сандалового дерева и распечатывала конверт. Пожелав ему доброго утра и сообщив, что боль в ноге поутихла, поблагодарила:

– Если бы вчера ночью вас не было рядом…

Также она выразила радость от того, что у нее теперь есть друг-иностранец, и пригласила его в ближайший ресторан.

– А как же ваш ушиб? – забеспокоился Санки.

– Мы не показываем японцам свои слабости!

Цюлань пошла вперед, Санки за ней. Узкая дорога из каменных плит петляла, как в лабиринте. Солнечный свет заслоняли свисающие над головой транспаранты и флаги, под ними в лавках частоколом выстроились изогнутые слоновьи бивни. Санки любил ходить по таким улицам, где не встретишь иностранцев. Между каменных плит застыла желтоватого цвета полировка с вкраплениями кусочков слоновой кости. За поворотом мощеной дороги укрылся квартал, полный зеленой яшмы. Мужчина с тусклыми, больными глазами, скрытый среди куч наваленного на блюда нефрита, с самого утра рассеянно смотрел в сторону рассвета.

Наблюдая за пальцами работника, смывающего с рук костяную пыль, Санки спросил Цюлань:

– Вы сегодня никуда не спешите?

Она пристально посмотрела на него.

– Нет, куда я сегодня с такой ногой?..

– Но если вы сумели сюда дойти, то и куда угодно доберетесь, я думаю… Прошу вас, не нарушайте своих планов из-за меня.

Сделав вид, что Цюлань ему безразлична, Санки перевел взгляд на лавку, где при входе тихо звенел на ветру колокольчик. Цюлань долго рассматривала его профиль, но вскоре уловила, в чем дело, и, слегка покраснев, произнесла:

– Вы ведь хорошо знаете, кто я такая, верно?

– Знаю.

Цюлань рассмеялась. Санки продолжил:

– Вчера ночью, на фабрике, я решил, что зачинщики бунта – посторонние. Если бы вы знали заранее, как дело обернется, подобное не случилось бы, как мне кажется. Полагаю, это дело рук тех, кто хотел подставить вас.

– Да, вы правы. Все произошло неожиданно. Хотя, разумеется, мы хотели, чтобы нечто подобное случилось на вашей фабрике. Даже если обошлось и без нашей помощи, бунт этот, по крайней мере, доставил беспокойство вашим соотечественникам, а это именно то, чем я и занимаюсь.

Санки, смеясь, ответил:

– Да пожалуйста, сколько угодно.

Цюлань улыбнулась, показав ряд белых зубов. Однако Санки внезапно охватила меланхолия.

Он подумал: «К чему я стремлюсь?» Там, на фабрике, он изо всех сил старался пробиться к Цюлань, но разве это не было похоже на мародерство во время пожара? А то, что он проводил ее домой, разве не говорило только о его угодливости и готовности подчиняться ей?

Вспомнив, что уже выказывал раскаяние, он решил: раз он сейчас умиротворен, наслаждается вместе с китаянкой бесцельной прогулкой по китайскому кварталу, то и прекрасно. Размышлять о чем-либо еще, право, бессмысленно.

В лавке на украшенной нефритом полке, как вытянувшие шейки птички, стояли серебристые китайские туфельки. Во всех лавках было множество разнообразных гребней из слоновой кости, наряду с трубками и кувшинами для опиума. Под горой сложенных у стены штемпельных подушек выстроились в ряд каменной оградой палочки для туши. Из лавок, где вытачивают статуэтки Будд из камфорного дерева, слышался стук топора. В людской толчее продавец ожерелий звонко тряс бусами. Санки посмотрел на Цюлань. Ее светло-синий халат будто распустил крылья и грациозно развевался среди выставленных в лавке китайских вееров.

Вдвоем они ступили на скользкую лестницу ресторана. Санки поддержал Цюлань под руку. Она, поскользнувшись, рассмеялась:

– Я все еще причиняю вам беспокойство.

– Не переживайте.

– Такая неуклюжая – и как я умудряюсь еще работать! Вы удивлены?

– Я восхищен.

– Однако, по правде говоря, пока не все получается. Мне многое удается, но после работы я жду не дождусь, когда же наконец смогу примерить красивое платье или сделать еще что-нибудь эдакое.

Поднимаясь по лестнице, Санки с радостью ощутил, что его волнуют мелкие заботы этой женщины. Смеющееся лицо Цюлань возникало в отражении зеркал, вставленных в стены, – пристально глядевшее на него и меняющееся, как в старом кинофильме. Санки вспомнил слова, произнесенные Такасигэ: «Помяни мое слово, рано или поздно ее непременно прикончат, поэтому запомни ее».

Фильм внезапно оборвался, прекрасное, смеющееся лицо Цюлань исчезло, и на верхней площадке среди зарослей белых орхидей всплыли изразцовые зеленые перила.

– Вот мы с вами и познакомились, но, если я вам неприятен, скажите об этом не стесняясь.

– Напротив, это вы не стесняйтесь. Я уже не могу думать о вас как о японце. Конечно, мы должны бороться с порядками на японской фабрике. Но у меня и в мыслях нет, что я стану враждовать с вами.

Санки, опустившись на стул из черного палисандра, погрузился в раздумья. Его вновь охватила меланхолия. Не потому ли он отказался от Кёко, что та повергла его в смятение? Не из-за того ли он так увлекся Цюлань, что решил отказаться от Кёко? Теперь, из-за ворвавшейся в его жизнь китаянки, Санки снова смутился. Судя по всему, он окончательно запутался.