Последнее лето перед революцией - Анна Михайловна Пейчева Страница 17

Александра Федоровна с Распутиным, детьми и гувернанткой (1908).

Николай II на речной прогулке по Днепру с супругой Александрой Федоровной и дочерью Татьяной, 1916 год.

Николай и Александра на прогулке с любимой собакой – колли по имени Иман (1890-е).

Николай и Александра на прогулке в Ливадии, Крым (1900-е).

Николай и Александра на прогулке в Ливадии, Крым (1910-е).

Николай и Александра на речной прогулке по Днепру в окрестностях Могилёва (1916).

Василий Кравков. «Милая Лялечка прислала письмо с полевым цветком»

Василий Павлович Кравков (57 лет).

Военный врач.

Северный фронт. Рига.

7-й Сибирский армейский корпус.

«Милая Лялечка прислала письмо с полевым цветком. «Все, – пишет, – рязанские знакомые прочли в газетах о том, что ты получил еще звезду, и поздравляли… Молодец ты, папа!» 127

Василий Павлович снимает очки и устало трет ладонями глаза. Листал свой дневник и наткнулся на эту запись, сделанную чуть больше года назад – 16 июня 1915 года. Милая Лялечка, бедная девочка… Так радовалась, что папа получил очередной орден – Святой Анны первой степени128; стало быть, теперь полный кавалер. Вот только отдал бы он все свои боевые награды и отличия за один только крошечный шанс помочь дочери.

Через пару минут Василий Павлович берет себя в руки и резким жестом перекидывает страницы до нынешнего лета, лишь на секунду задержавшись на недавних строчках от 30 мая: «Получил прерадостную телеграмму от Сережи: «Оставлен при университете». Как ребенок стал осенять себя крестным знамением… Был бы преисполнен почтительной благодарности к своей судьбе, если бы она, подлая, не наказала меня несчастьем дорогой Лялечки»129.

Хорошо, что Сережа со дня на день приедет в гости. Опасно, конечно: по небу то и дело шарят цеппелины, сбрасывают бомбы; в любой момент он может попасть «в грязную историю» – под шрапнельный огонь… Но, во-первых, двадцатитрехлетнему парню ничего уже не запретишь, во-вторых, Сергею полезно будет посмотреть своими глазами на все это безобразие, которое творится на передовой, в синематографе такого не покажут; а главное – сын очень просил повидаться перед напряженным семестром в университете. Впереди у Сережи месяцы трудной подготовки к профессорскому званию на кафедре экспериментальной психологии Московского университета. Сереже как дипломированному психологу крайне интересны резкие перепады настроения у студентов и преподавателей из-за всех этих полицейских репрессий. Мальчишке буквально не терпится вернуться к научной работе, он горит энтузиазмом, весь мир сейчас его лаборатория – чем безумнее вокруг события, тем любопытнее исследовать реакцию людей на них.

Но обо всем этом Василий Павлович еще наговорится с Сережей позже; а пока, несмотря на дьявольскую утомленность, нужно записать непременный отчет о прошедшем дне – для себя, для будущих поколений. Может, хотя бы в двадцать третьем веке кто-нибудь наткнется на его дневник и узнает беспристрастную историю теперешней войны. В официальных описаниях нет ничего, кроме преступной фальши и наглого обмана.

«10 июля. Трогательная тишина и в природе, и в злодеяниях человеческих. Предполагавшаяся было ночная атака наша, благодарение Богу, отменена. Войска, многократно обжегшись о неудачные попытки атаковать немца, сдали сильно духом, из окопов их ничем не выгонишь, деморализовались. Вина в том всецело – военачальников, не умеющих маневрировать человеческими силами и не желающих считаться с элементарными законами человеческой психики. Масса солдат обнаруживает вредное для боевого дела стремление «залегать», неся из-за этого большие потери, чем если бы быстрее и дружнее шли вперед; многие из солдат повадились падать навзничь, задирая кверху ноги, с целью, чтобы ранило их в ноги. То, что проделано нашими стратегами – одна бутафория и кинематограф, мощная подготовка артиллерией, после чего – атака, и бросается в нее маленькая горсточка; командный состав запрятывается в блиндажи-берлоги – и их тоже не вытащить наружу, под малейшим предлогом «конфузий» норовят улизнуть в тыл. Частные записки, воспоминания, дневники и проч. документы должны с течением времени раскрыть преинтересную историю нашей теперешней несчастной операции, в которой проявлено так много и глупости, и преступности со стороны командного состава.

Немцы, по-видимому, в недоумении – как реагировать на нелепые наши действия, ошеломлены нашей дурашливостью, подозревая в них, вероятно, какие-нибудь с нашей стороны хитрые замыслы. Если бы они теперь вздумали и малыми силами перейти в наступление, то легко бы могли нас вышибить из Риги, так как настроение в войсках подавленное и в себе не уверенное.

Отходим теперь в армейский резерв, наше место занимает 2-й Сибирский корпус, довольно! Повоевали, потерявши до 15 тысяч убитыми и ранеными»130.

Если бы самому Василию Павловичу предложили сделать коротенькую выжимку из всех записей нынешнего лета, чтобы выступить с этой выжимкой на суде против преступного командования российской армии, он бы, пожалуй, выбрал вот эти строчки: «С южного фронта телеграммы из Ставки Верховного главнокомандующего его сообщают все о новых и новых партиях пленных и прочих трофеях. Газеты ухарски-хвастливо раздувают сии события до степени блистательных побед российского оружия; но не представляются они мне таковыми! Ухлопано с нашей стороны, наверное, великое множество жизней; сомневаюсь в возможность развития нашего успеха… Нет телеграмм и ничего не пишут в газетах, что мы стукнулись носом об стену у Шлока и под Лидой – Барановичами.

Загрязла наша всероссийская тройка с своим тарантасищем в трясине – тройка несъезженная, неслаженная, надсаженная и надорванная, притом скверно управляемая, не хочет брать дружно и сразу… Великое безумие совершится, если мы перейдём в наступление, к которому идут приготовления, мыслимые мною в виде концерта проказницы-мартышки, осла, козла и косолапого мишки…

Ужасная кругом бестолочь и растяпость. Все толкуют, что рижские немцы нас предают, и ничего против этого не предпринимают, но массу изводят бумаги по пустяковой переписке. И все с надписью «секретно», «весьма секретно», «совершенно секретно». Какое-то идиотское водотолчение!..

Настроение духа в войсках вообще, как среди нижних чинов, так и офицеров, какое-то апатичное, тупое; никакого подъема и воодушевления в наличии не обретается. Удивительно бессмысленное и равнодушное отношение к прилажению на себя противогазовых масок: стоят, как истуканы…

Задача штабам корпусов дана была свыше: произвести «короткий, но сильный удар» и забрать побольше контрольных пленных. Результаты за истекший день: взято 20 с чем-то пленных немцев, около 200 человек