Екатерина Великая. Владычица Тавриды - София Волгина Страница 17

Голицына и Михельсона были схвачены и казнены главные помощники самозванца – полковник Хлопуша и Чика-Зарубин. Успехи сих генералов весьма скоро узнали в столице. Императрица Екатерина Алексеевна воспряла духом, однако, сия головная боль весьма сильно мешала ее романтическим настроениям. Она рвалась к нему, желая находиться рядом с Григорием каждую минуту, но дела и бесконечые депеши, совещания, не давали возможности иногда видеться с ним днями. Часто, присутствуя на Совете, она, думая о Потемкине, останавливалась на мысли, что именно благодаря вынужденному отвлечению на турецкую и крестьянскую войны, она не расплавила Григория в своей безумной к нему любви.

* * *

Не успев проснуться, она уже писала:

«Гришенька не милой, потому что милой. Я спала хорошо, но очень не могу, грудь болит и голова, и, право, не знаю, выйду ли сегодни или нет. А естьли выйду, то сие будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь, чего я доказать могу, как два и два – четыре. Выйду, дабы тебя видеть. Не всякий вить над собою толико власти имеет, как Вы. Да и не всякий так умен, так хорош, так приятен. Не удивляюсь, что весь город безсчетное число женщин на твой щет ставил. Никто на свете столь не горазд с ними возиться, я чаю, как Вы. Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих. Токмо одно прошу не делать: не вредить и не стараться вредить Кн. Орлову в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, коего он более мне хвалил и, по видимому, мне более любил и в прежнее время и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А естьли он свои пороки имеет, то ни тебе, ни мне непригоже их расценить и разславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь. Вот те нравоученье: умен будешь – приимешь; не умно будет противуречить сему для того, что сущая правда.

Чтоб мне смысла иметь, когда ты со мною, надобно, чтоб я глаза закрыла, а то заподлинно сказать могу того, чему век смеялась: «что взор мой тобою пленен». Экспрессия, кою я почитала за глупую, несбыточную и ненатуральною, а теперь вижу, что сие быть может. Глупые мои глаза уставятся на тебя смотреть: разсужденье ни на копейку в ум не лезет, а одурею Бог весть как. Мне нужно и надобно дни с три, естьли возможность будет, с тобою не видаться, чтоб ум мой установился и я б память нашла, а то мною скоро скучать станешь, и нельзя инако быть. Я на себя сегодни очень, очень сердита и бранилась сама с собою и всячески старалась быть умнее. Авось-либо силы и твердости как-нибудь да достану, перейму у Вас – самый лучий пример перед собою имею. Вы умны, Вы тверды и непоколебимы в своих принятых намерениях, чему доказательством служит и то, сколько лет, говорите, что старались около нас, но я сие не приметила, а мне сказывали другие.

Прощай, миленький, всего дни с три осталось для нашего свидания, а там первая неделя поста – дни покаяния и молитвы, в коих Вас видеть никак нельзя будет, ибо всячески дурно. Мне же говеть должно. Уф! я вздумать не могу и чуть что не плачу от мыслей сих однех. Adieu, Monsieur Прощайте, милостивый государь, напиши пожалуй, каков ты сегодни: изволил ли опочивать, хорошо или нет, и лихорадка продолжается ли и сильна ли? Панин тебе скажет: «Изволь, сударь, отведать хину, хину, хину!» Куда как бы нам с тобою бы весело было вместе сидеть и разговаривать. Естьли б друг друга меньше любили, умнее бы были, веселее. Вить и я весельчак, когда ум, а наипаче сердце свободно. Вить не поверишь, радость, как нужно для разговора, чтоб менее действовала любовь.

Пожалуй, напиши, смеялся ли ты, читав сие письмо, ибо я так и покатилась со смеху, как по написании прочла. Каковой вздор намарала, самая горячка с бредом, да пусть поедет: авось-либо и ты позабавися.

28 февраля 1774».

Написав письмо и поразмыслив, она положила, что срочно надобно что-то делать с князем Васильчиковым. Григорий оказался не шуточным ревнивцем и потребовал убрать «холодный суп» как можно скорее. С Потемкиным Екатерина особливо остро осознала посредственность Васильчикова, в коем он, бедняга, не был виноват: любил он ее, как мог, на большее не был способен. В самом начале ее отношений с Потемкиным, князю вдруг захотелось заполучить Анненскую ленту. Екатерина велела Протасовой положить ему в карман вместо ленты тридцать тысяч рублев. Официально князь все еще присутствовал в ее жизни, но на самом деле таковая жизнь превратилась для него в пытку. Тем паче, что он доподлинно полюбил императрицу. Ей было жаль его, против нее – еще юнца, но надобно было принимать решение, дабы освободиться друг от друга. Плюс ко всему – Григорий Орлов продолжал иногда занимать свои покои в Зимнем. Екатерина не знала, как выпроводить их обоих из дворца и медлила, что привело к вспышке гнева Григория Потемкина, после чего он, поселившись у Ивана Елагина, не появлялся несколько дней. Тогда, Екатерина, измученная его отсутствием, про себя называя в сердцах придуманными для него бранными словами «казак, гяур, москов», отписала ему письмо на красивой розовой бумаге с золотым обрезом:

«Принуждать к ласке никого не можно… Ты знаешь мой нрав и сердце, ты ведаешь хорошие и дурные свойства… тебе самому предоставляю избрать приличное тому поведение. Напрасно мучися, напрасно терзаеся, без ни крайности здоровье свое надседаешь напрасно».

Однако, все-таки, ей пришлось поступить жестоко: Васильчиков, получивший сто тысяч рублев, серебряный сервиз, и строящийся дом для него, съехал с занимаемых апартаментов.

Екатерина, наконец, вздохнула. Наряду с неприятным выпровождением, была и некоторая приятность: она заметила, что ее окружение явно одобряло выселение князя. Вестимо, он не пришелся ко двору: любя Орлова, придворные недолюбливали Васильчикова. Среди дня, Екатерина, не получив ответ на предыдущее письмо, страшно скучавшая по любимцу, отправила ему новое с просьбой прийти нынче же вечером.

«Миленький, и впрямь, я чаю, ты вздумал, что я тебе сегодня более писать не буду. Изволил ошибиться. Я проснулась в пять часов, теперь седьмой – быть писать к нему. Токмо правду сказать, послушай, пожалуй, какая правда: я тебя не люблю и более видеть не хочу. Не поверишь, радость, никак терпеть тебя не