Ольвия - Валентин Лукич Чемерис Страница 16

Подъехали ближе.

Курган вздымался высоко и широко. На его вершине вросла в траву каменная статуя Ора, неуклюжая, грубо вытесанная из камня. Ор сутулится, на нем остроконечный башлык, руки сложены на животе, на белый свет он смотрит исподлобья… За поясом торчит нагайка, висит акинак. Громоздкий камень лишь подчеркивал могущество умершего вождя, навевал страх, ведь даже в мире предков Ор все равно могуч и знатен!

— Отец мой, великий вождь Ор! — крикнул Тапур, остановившись у подножия кургана. — Это я, твой сын Тапур, приехал к тебе в гости. Взгляни на белый свет, тебя приветствует твой сын Тапур. Как тебе живется в том мире? Всем ли ты доволен, великий вождь?

И умолк, прислушиваясь. Он молчал какое-то время, хмурясь, но вида не подал.

— Ты недоволен тем миром? — спросил Тапур. — Но ведь я отправил тебя туда со всеми почестями, и курган твой — самый высокий в наших краях. Почему же тебе быть недовольным?.. Взгляни лучше на твоего сына и на его новую жену, которую он добыл себе у греков. Сам греческий архонт отдал мне свою дочь!

Топча ковыль, кони легко вынесли их на курган, к самому почерневшему, громоздкому изваянию вождя.

Лицо у Ора было надутым, губы оттопырены, и на белый свет он смотрел надменно.

— Таким гордым Ор был и при жизни, — сказал Тапур. — Его взгляда все боялись. Один лишь голодранец Скил не испугался.

Ольвии показалось, что грубая каменюка шевельнула надутыми губами: то ли чмокнула, то ли хотела что-то сказать. И ей стало страшно, и она поспешно опустила глаза.

— Посмотри, Ор, на мою жену-гречанку! — весело воскликнул Тапур. — Она мне дороже самого дорогого коня! Она родит мне сына-орла, и я оставлю для него эти степи и свои табуны! Ты меня слышишь, Ор? Твои губы надуты. Почему они надуты? Чем ты недоволен? Подай же голос, нравится ли тебе моя жена?

И умолк, прислушиваясь, словно чего-то ожидая.

Внезапно по ту сторону кургана свистнул сурок.

— Слышу!.. — встрепенулся Тапур. — Слышу посвист сурка. Ор подает знак, что ему понравилась моя жена-гречанка. Он одобряет мои замыслы.

— А где твоя мать? — спросила Ольвия, когда они, спустившись с кургана, помчались по равнине к войску.

— Не знаю, — неохотно ответил он. — Наверное, где-то блуждает в мире предков. Когда вождь умер, мать, а она тогда была молода и красива, должна была последовать за ним в мир предков. А ей очень хотелось жить здесь, на белом свете.

— И… что?

— Сбежала. Она оказалась трусихой. Испугалась, что ей железным гвоздем пробьют лоб и положат в могилу рядом с Ором. Исчезла ночью. Куда она хотела бежать — не знаю. Нашли ее через три дня. Точнее, нашли то, что от нее осталось. Ее растерзали волки. За то, что не захотела идти с вождем на тот свет. Она и ушла на тот свет, но без почестей. Кости ее до сих пор где-то валяются в степи.

— Как ты смеешь так… о своей матери? — пораженно воскликнула Ольвия. — Неужели ты такой… жестокий? Равнодушный к чужому горю?..

— Мать нарушила закон предков, — отмахнулся он от ее слов. — Она не захотела идти за своим мужем на тот свет. Вот за это ее волки и покарали. Только и всего.

Ольвии показалось, что в тот миг над степью пронесся ледяной вихрь, и все тело ее будто сковало льдом.

«Я тоже… стану женой скифского вождя, — мелькнула отчаянная мысль. — А что, если вдруг с Тапуром… Или в стычке погибнет… Неужели и мне пробьют гвоздем лоб и бросят в яму?..»

Какой же коварной, страшной и жестокой показалась ей в тот миг скифская степь!..

Глава восьмая

Правнуки Тала

Каждый свободный скиф сперва учится ездить на коне, а уж потом — ходить. Так было испокон веков, с тех самых пор, как хитрый Тал добыл для скифов Власть над дикими конями. И так будет всегда, покуда скифы живут в этих степях.

Об этом, скача во главе своего войска, пел Тапур.

Скиф не ждет готовой песни, он сам ее, в зависимости от настроения, творит и поет. А поет обо всем, что видит в степи. Едет себе, покачивается в седле, дорога долгая, равнины однообразны, вот всадник и поет… Пролетел орел над степью — скиф поет об орле, пролетевшем над степью; шмыгнула в зеленой траве рыжая, огненная лисица — скиф и про огненную лисицу в зеленой траве запоет. О чем думает — о том и поет. Что на сердце лежит — о том и поет. Радость — поет, гнев — поет, удача — поет, неудача — тоже поет… А Тапур любит петь о конях, потому что кони для скифа — это все. Ибо скиф без коня — что степь без солнца, земля без дождей. Пешком далеко в степи не уйдешь, на соседние племена за добычей и рабами без коня не нападешь, и биться пешему — не то что верхом… А когда-то у скифов не было коней. Ох, как давно это было, когда только белый свет рождался, а первые скифы появились в этих степях. И было тогда в степях полным-полно диких коней. Куда ни кинь взгляд — повсюду табуны, да только не подступишься к ним: дикие кони, как звери, близко к себе не подпускают!

Как же укротить, как приручить диких коней? Плохо в степях без коней. Как без рук или без ног!

Вот один скиф, его звали Тал, услышал, будто в степи есть царица-кобылица, повелительница степных коней. Слушаются ее кони, и есть у нее Власть над конями. И захотел Тал раздобыть эту Власть над конями и род свой в седла посадить. И отправился он на поиски той царицы-кобылицы. Долго-долго бродил по степям, из сил уже выбился, но упрямо идет и идет. Потому что сказал своему роду: без Власти над конями я не вернусь! А был он упрям и, если чего хотел, то и себя не жалел. Вот дошел он до Глубокой балки, на дне которой бежал ручей. Там и жила царица-кобылица. Взглянул на нее Тал — волосы у него