Дорога радости и слез - Донна Эверхарт Страница 16

Обогнув поваленный дуб, я навострила уши. До меня донеслось щебетание мухоловок, перестук дятлов и гомон прочих пичуг, которые будто бы жаловались на бурю, сетуя на невзгоды, которые им пришлось пережить. Я зашагала быстрее. До меня внезапно дошло, что воды Стамперс-Крик никогда прежде не поднимались так высоко. Через несколько мгновений я добралась до того места, где некогда стоял наш дом. Я тут же выронила все то, что было у меня в руках. Застыв на месте, я уставилась на каменный фундамент, который почти двадцать лет назад заложил для будущего дома папа. За исключением этого фундамента, от дома не осталось и следа. Тяжело дыша, я принялась обходить кругом наш участок. Мне вспомнилось, как в последние мгновения, прежде чем покинуть дом, мама легкими движениями прикасалась то к одному, то к другому предмету, будто бы навсегда с ними прощаясь.

Сарай выстоял, хотя выглядел он так, словно вот-вот рухнет. Во мне теплилась надежда – вдруг кто из кур уцелел, укрывшись среди деревьев. Увы, я не слышала ни кудахтанья, ни хрюканья. Я засвистела, подзывая Либерти и Пита. В ответ ни звука – ни фырканья, ни ржания. Подойдя к фундаменту поближе, я опустилась на камни.

До меня дошло, что день клонится к вечеру. Устремив усталый взгляд на заходящее солнце, я поняла, что сейчас мне первым делом нужно перекусить. Надо заглянуть в огород. Вдруг там остались какие-нибудь овощи? Хоть помидор, хоть бобы… Может, и дыня, если повезет.

Я обогнула фундамент, и направилась туда, где позади дома раньше находились грядки, засаженные аккуратными рядами овощей. Ничего. Хоть шаром покати. От всего огорода осталась лишь пара побегов, невесть каким чудом уцелевших во время наводнения. Прежде у нас было полно дынь, ботва от них была длинной – аж на четыре с лишним метра. Теперь все смыло, за исключением двух, которые лежали расколотые, а их оранжевая мякоть пожелтела, тронутая гниением на радость тучам мух, кружившихся над ними. Погреб тоже затопило, и в нем теперь стояла отвратительного вида гниющая вода, доходившая до самой верхней ступеньки. Там, на глубине, остались наши запасы консервированных овощей. Впрочем, какая разница – горшки, в которых они хранились, наверняка разбились или треснули.

Я дала себе обещание, что непременно все же что-нибудь найду. Главное, не вешать нос. Такой подход папа называл оптимизмом. Я продолжила поиски, силясь отыскать хотя бы что-то от той жизни, которой мы жили и радовались всего несколько дней назад. Я не просто рыскала в поисках еды, а оценивала масштабы разорения, и была бы рада любой находке – хоть скамьям для кухонного стола, которые сколотил папа, хоть его рабочему столу, хоть маминому костяному фарфору, доставшемуся от бабушки Уоллис. Мне ничего не удалось найти, и это вселило в меня какое-то жутковатое ощущение, что вся прошлая жизнь была не более чем плодом моего воображения. За исключением сарая и каменного фундамента дома, больше не осталось ни малейших признаков, свидетельствовавших о том, что здесь кто-то раньше обитал. У меня возникло такое же ощущение, которое посетило меня, когда Леланд Тью внезапно пропал, будто его и вовсе не было. Наводнение уничтожило все следы нашего пребывания здесь, за исключением фундамента дома и сарая.

После того, как я набродилась по участку, меня не на шутку мучила жажда. Понурившись, я снова направилась к фундаменту. Руки пульсировали в унисон с головой. Я закрыла глаза, более не в силах взирать на разорение. Не знаю, сколько я так просидела на камнях, ломая голову над тем, что делать. Уходить? Но здесь, в месте, где я появилась на свет, меня словно держала какая-то неведомая сила, держала даже несмотря на то, что умом я понимала – спасать тут нечего, ведь ничего не осталось. Потом мне вспомнились Джо Кэлхун и его сын. Мне подумалось, что Джо с радостью отдал бы все добро, что удалось сберечь от бури, ради того, чтобы вернуть жену. При этой мысли я села прямо. Папа всегда повторял, что если вечно кручиниться и ходить с понуренной головой, то рискуешь проглядеть что-нибудь важное.

Солнце уже почти исчезло за вершинами холмов, и стало гораздо прохладней. Вскоре в свои права окончательно вступит вечер, а за ним и ночь. Я снова осмотрелась по сторонам, уже немного спокойнее. Направившись в ту сторону, которую еще не успела обследовать, я кое-что заметила. Мне на глаза попались силуэты каких-то странных предметов, лежавших на земле. Поспешив к ним, я обнаружила, как ни странно, искореженную мамину плиту, лежавшую на боку. Рванув дверцу, я обнаружила внутри маленький чайник и кастрюльку. За ними я увидела знакомый кофейник, который по утрам мама ставила на огонь. Забрав все это добро, я отнесла его обратно к фундаменту. У меня аж голова шла кругом от радости, но отчего я ей вдруг преисполнилась, и сама толком не смогла бы объяснить.

Другой замеченный мной предмет оказался еще более примечательной находкой. Это был кухонный буфет на ножках, доставшийся нам от бабушки Уоллис. Его зажало меж двух стволов деревьев, причем, как это ни странно, в вертикальном положении. Я рванула задвижку в сторону и распахнула его. Невероятно, но внутри оказались остатки пирога, который мама испекла на день рождения в тот день, когда на нас обрушилась буря. В животе у меня урчало. Я достала пирог и внимательно его осмотрела. Он пропитался влагой и стал плоским как блин, но пах при этом вполне пристойно. Голод взял верх. Я мазнула пальцем по глазури и попробовала ее. Вкус так себе, но тем не менее это же шоколад, настоящий шоколад. Я принялась отщипывать кусочки пирога кончиками грязных пальцев и отправлять раскисшее влажное лакомство себе в рот. От удовольствия я аж закрыла глаза, позабыв обо всем, кроме еды. Наконец, я взяла себя в руки, остановилась, сделала глубокий вдох и медленный выдох.

Я уже чувствовала себя лучше. В голове прояснилось, и даже появились кое-какие силы. Сунув остатки пирога обратно в буфет, я закрыла дверцу. Заморив червячка, я свежим взглядом окинула хозяйство. Я попыталась представить, что стала бы на моем месте делать никогда не унывающая мама. Сидя на дереве, я чувствовала себя в относительной безопасности. Само собой, ни о каком удобстве речи не шло, но при этом я