На червленом поле - Мария Воробьи Страница 15

Когда фрески наконец были готовы, гуманист Помпоний Летус составил комментарий к ним – таким образом де Борха защищали себя от обвинений в еретичестве.

Живописец получил свою солидную оплату и, в последний раз проходя по залам, сдержанно гордился своей работой.

Одно его беспокоило. Бог Сет очень напоминал второго сына папы, Хуана Гандийского. Но этого, к счастью, никто не заметил.

Глава 11, где Лукреция обосновывается в Пезаро

Когда Лукрецию отправили к мужу в Пезаро, с ней поехала и Джулия Фарнезе, любовница папы Александра. Считалось, что Джулия лучше подготовит молодую графиню к ее роли, поможет ей освоиться в дому мужа.

Лукреция не держала на нее зла за мать – напротив, держалась за ее руку. Смотрела внимательно – пыталась понять, как надо себя так вести, чтобы чужие вслед оборачивались, а свои потакали каждому желанию.

Дамы устраивали праздники, принимали родственницу – Екатерину де Гонзага, вникали в дела графства. Оценивали и переделывали два дома: один – загородный, чтобы спасаться от летней жары, другой – городской, предназначенный для всей остальной жизни.

Лукреции нравилась такая жизнь, и особенно нравилось ей, что ее теперь спрашивают, какие ковры где постелить и что готовить к обеду его светлости.

Муж Лукреции особенно не докучал – только ночами, но, когда ты молод и когда на дворе стоит раннее лето, ночи всегда короче дней.

У Джованни Сфорца были свои заботы, не связанные с птичкой – молодой женой.

Джованни Сфорца изо всех сил напрягал слух.

Вместе с Лукрецией в Пезаро прибыли не только подруги, не только парчовые и шелковые наряды, не только служанки, не только собачки, не только белые кобылки. Вместе с Лукрецией в дорожных сундуках, закрепленное на спинах послушных мулов, въехало золото – приданое невесты.

Золото Джованни велел отнести в подвал и запер на три двери и три замка. Ходили слухи, что двери эти были: медная, серебряная, золотая. И правда, кажется, железо дверей по краям стало понемногу окрашиваться в разные цвета. Но слух угас, его затмили другие, и двери так и остались железными – только немного странными по углам. Внук Джованни потом в минуту нужды эти углы срежет, и отнесет ювелиру, и даже что-то выручит за них.

Но сам властитель Пезаро сейчас сидел над золотом и, погружая в него руки, слушал мелодичный звон монет. Этот звук ему нравился, и Джованни знал, что это связано с Лукрецией, что папа римский очень любит свою единственную дочь.

Но и другой голос шептал ему – то был голос крови. Дядя Джованни, Людовико Сфорца, призвавший на свои войны французского короля, писал племяннику длинные письма, скреплял своей печатью: оттиском головы мавра и шелковицы. На податливый воск, пока был еще горяч, капал каплю своей крови. Все пальцы у него были исколоты. Кто-то ему сказал, что в разговорах с родней лучше всего добавлять своей крови – тогда родня будет сговорчивей. Так было или нет – никто не знал. Но в любом случае Людовико колдовства не чурался, а Джованни всегда ощущал, как у него сосет под ложечкой, когда видел печать дяди.

Голос крови спорил с голосом золота.

Джованни колебался – и даже похудел от этих переживаний. Все дивились: думали, что он сохнет от любви к молодой жене. Все думали так, кроме нее самой – и кроме Джулии Фарнезе. Та слишком хорошо знала все типы мужчин, которые проницательно выделила сама, и была даже несколько обижена, когда поняла, что по ее классификации их не так уж и много.

Но Джованни выбирал между двумя голосами. Голос золота был слаще, но кровь стучала в его ушах непрестанно, где бы он ни был и что бы он ни делал. И в итоге выбор был сделан.

Он поддержит своего родича, который вместе с королем Франции идет войной на Неаполь. Папа римский – союзник Неаполя – лишит его благосклонности, но пусть, пусть. Золотые реки уже текут в его, Джованни, подземелье. Их не так-то просто будет теперь отнять.

Глава 12, в которой все ждут незваных гостей

Тучи сгустились. Мгла шла из-за Альпийских гор.

Папа Александр велел вооружаться: чистить ружья, собирать полки – и то же самое велел делать Альфонсо Второй, король Неаполя.

Но время французов ускорилось, а время итальянцев замедлилось – и когда пыль, взметенная сапогами во Франции, перелетела горы и опала черным осадком на их некогда белоснежных вершинах, войска короля уже шли по Италии. (Об этой пыли можно сказать особо: она до сих там так и лежит – со временем она, конечно, стает, уйдет в реки, напоит собой землю, но это случится не скоро.)

Папа римский и его сыновья были мрачны и мало спали, а когда все-таки ложились, то делали это по очереди: боялись пропустить вести. Младший, Джоффре, тоже рвался помогать, но ему, двенадцатилетнему, особой веры не было. Его ставили в довесок то к Хуану, то к Сезару.

Александр не забывал о своей дочери: он написал ей и Джулии письмо, в котором советовал оставаться в Пезаро вместе с Джованни Сфорца, не ведая о предательстве зятя. Это было недальновидно с его стороны: сам он всегда шел на голос своей крови, но верил, что для других голос золота окажется сильнее.

Пока дамы читали письма, Карл Восьмой, которого в веках льстиво назовут Любезным, перешел Альпы.

Несколько столетий спустя его родич, Людовик, будет так шествовать в тронный зал: король изволил встать! Король идет в будуар! Король примеряет наряд! Король спускается завтракать! Король навещает королеву!

Но поступь короля Карла была совсем иной.

Прибыв в Милан, он был щедро принят пригласившим его Людовико Моро. Несмотря на то что поход был военный, встречу ему организовали, как если бы никакого войска не было. Король и Людовико смотрели через специальное окно на Джан Галеаццо, настоящего герцога Милана, который жил у своего дяди как пленник.

Христианнейший король сказал:

– Это препятствие, мой дорогой друг. Король Франции может договориться с герцогом Милана, но может ли король Франции договориться с его лишь дядей-регентом?

– Он болен, мой бедный племянник, – сказал Людовико, – вы сами видели его погнутую спину. Мои доктора уверены, что к вечеру у него будет ухудшение, и к утру отечет его горло.

– Хорошо же, – ответил король Карл. – Но большего мне знать не надо.

Третьего дня было объявлено,