Отречение - Алиса Клима Страница 14

поставить в бараке хорошую каменку, которую построил опытный печник из Сухого оврага. Несмотря на тоску Веры о Ларионове, она искренне радовалась переезду. Женщины просили Федосью и Кузьмича благодарить майора за такой подарок. Рутина снова захватила людей. Грязлов перенес все давление на заключенных мужчин, и ШИЗО был переполнен. Каждый день он писал докладные записки начальнику и отправлял с Кузьмичом.

Федосья рассказывала женщинам о майоре, но избегала разговоров о его внешности. Вера спрашивала о Ларионове в надежде услышать, что он хотел увидеться, но Федосья только пожимала плечами.

Так прошли январь и февраль. В начале марта неожиданно наступила кратковременная оттепель. Это была ранняя оттепель для здешних мест. Лариса Ломакина привела в порядок библиотеку, но без Ларионова ничего не двигалось. Вера и Лариса предложили Грязлову начать проводить там небольшие уроки для заключенных для повышения их грамотности, но Грязлов ограничился скучными лекциями на политические темы, которые считал нужным проводить сам или привлекал Губину.

Однажды Вера пришла без договоренности к Грязлову и попросила его отпустить ее в Сухой овраг в больницу. Она жаловалась на проблемы по женской части, которые мог помочь решить только доктор Пруст. Грязлов усмехнулся.

– Хочешь к майору? – спросил он напрямик. – А он-то тебя видеть не спешит.

Веру передернуло. Возможно, это так и было, но она должна была поговорить с ним. Необходимо было получить его одобрение на создание учебной программы для зэков.

– Мне можно съездить? – спросила она бесстрастно.

– В тот раз ты уже съездила, – сухо заметил Грязлов. – Я не верю, что это Кузьмич заварил всю эту кашу с отменой расстрела! Кузьмич – дурак. – Он помолчал. – Ладно, езжай, но если ты допустишь еще один промах…

– То что? Меня постигнет участь Анисьи? – не выдержала Вера.

– Что ты хочешь сказать? – В глазах Грязлова появилось знакомое Вере звериное выражение.

– Только то, что вам нельзя переходить дорогу, – спокойно ответила она.

Грязлов засмеялся, закинув голову, обнажая мелкие темные зубы. Для Веры Грязлов был архетипом всего, что она презирала в людях. Он был воплощением зла, и она не могла определить ни одной причины, по которой такого, как Грязлов, следовало бы жалеть или прощать.

– Ладно, езжай, развлеки мужика, а то он уже два месяца без бабы, – сказал он, чтобы разжечь в Вере ярость.

Но она не ответила и вышла из комнаты.

Кузьмич стегнул лошаденку, и они поехали в Сухой овраг. Вера постирала свое поношенное красное платьице в мелкий цветочек, которое сильно истрепалось за время этапа и пяти месяцев в лагере и было похоже на старую линялую тряпку с сальными пятнами и заштопанными дырочками; вымыла и уложила волосы, чтобы предстать перед Ларионовым свеженькой и красивой. Солнце сегодня светило особенно ярко. Вера всю дорогу была задумчивой.

Она не знала, как ей удастся пройти через конвоира, стоявшего у двери, но намеревалась попасть к майору любыми способами. Это было просто немыслимо, что он так долго был изолирован от лагеря. Она хотела увидеть его. Вера попросила Кузьмича помочь организовать свидание. Сначала Кузьмич отнекивался, но он понимал, что Вера ехала с ним, только чтобы навестить Ларионова. Немного поворчав, он согласился. В душе Кузьмич радовался, что, наконец, она встретится с хозяином.

В больнице Вера сразу прошла к доктору Прусту, а Кузьмич направился в палату к Ларионову. Он елозил и был рассеян, а Ларионов чувствовал волнение. Он спросил у Кузьмича, зачем тот приехал, но Кузьмич попросился срочно выйти. Ларионов еще больше занервничал.

За дверью Кузьмич предложил конвоиру сходить с ним за махоркой к телеге; и конвоир, немного поколебавшись, пошел, потому что такой подарок выпадал редко – чтобы предлагали дармовую махорку!

Доктор Пруст усадил Веру и объяснил ей, что Ларионов сильно пострадал при пожаре и то, что она увидит, может потрясти ее; она должна быть готова, чтобы не нанести ему обиду. Он также сказал ей, что правый глаз майора стал хуже видеть. Вера сильно волновалась. Она понимала, что говорил ей Пруст, но не видя Ларионова, как и любого другого человека, получившего ожог, ей было сложно представить, как может выглядеть его лицо. Перед ее глазами по-прежнему стояло лицо того Ларионова, которого она знала прежде.

Доктор Пруст выглянул за дверь – конвоира не было, и он разрешил Вере пройти к Ларионову. Эти несколько шагов до его палаты Вера преодолевала с усилием; она больше всего боялась выдать свои чувства. Если он выглядит действительно не так, как прежде, она не сможет скрыть переживания и обидит его. Но Веру вела радость от долгожданной встречи.

Она поправила платье и осторожно заглянула в дверную щель. Ларионов что-то читал, лежа на приподнятой подушке. На нем была белая рубаха; до пояса он был укрыт одеялом. Когда Вера рассмотрела его лицо, сердце ее ухнуло вниз и заколотилось в бешеном ритме. Она быстро прикрыла дверь и тяжело дышала, не в силах овладеть собой. Ей хотелось плакать, кричать, умолять его простить ее, покрывать поцелуями его руки из жалости, охватившей ее. Она сжимала кулаки, чтобы привести себя в порядок. Что станет с ним, если она не сможет справиться с волнением? Конвоир мог вернуться с минуты на минуту – надо было решаться…

– Кто там? – услышала она из-за двери знакомый тягучий голос. – Кузьмич?

Он услышал шорох и забеспокоился. Вера понимала, что, если она будет изображать, будто он не изменился, это будет выглядеть неестественно. Но ее трагический вид тоже не приподнимет его настроения. Вера решила, что надо просто думать о нем как о человеке. Ведь его тело – лишь оболочка. Внутри был тот же человек, которого она знала.

С этой мыслью она постучалась.

– Войдите, – послышалось из палаты.

Вера вошла. Их глаза встретились. Он замер от неожиданности.

– Зачем ты пришла? – вдруг сказал он тихо и отвернулся. – Уходи. Прошу тебя.

– Но я…

– Ступай, – сказал он более настойчиво, и Вера слышала в его голосе мольбу.

Она исчезла за дверью. Но как только Вера вышла от Ларионова, она поняла, что не может уйти, не должна уходить. Она решительно открыла дверь и вошла снова. Он смотрел в окно и вздрогнул.

– Григорий Александрович, – сказала как можно более нежно Вера. – Не гоните меня. Мне стоило больших трудов попасть к вам.

Ларионов повернулся к ней, замирая при мысли о том, что она перед собой видела.

– Для чего? – спросил он спокойно.

Вера опустила глаза. Неужели он был не рад ее видеть? Неужели не хотел даже поговорить с ней минуту? Ларионов заметил приколотую к платью брошь, и сердце