Урга и Унгерн - Максим Борисович Толмачёв Страница 14

Китайские генералы начали рассматривать их как союзников генерала Унгерна, а значит, как своих прямых врагов. Парняков, глава ургинской большевистской ячейки, подготовил список тех, кого следовало немедленно арестовать как лиц вредных и ненадежных для китайской власти. Первая фамилия в списке Парнякова была, разумеется, моя. Не только чиновник по русским делам господин Ню, но и сам генерал Чэнь И хорошо знали практически всех коренных русскоязычных жителей столицы. Из списка Парнякова никто арестован не был. Несмотря на это, жизнь в столице стала тревожной. Рано утром 1 ноября вместо гула монастырских труб за городом раздались орудийные выстрелы, и несколько трехдюймовых снарядов разорвалось прямо за Маймаченом. Судя по непрекращающейся стрельбе, разгорелся нешуточный бой между китайскими войсками и бойцами Азиатской конной барона Унгерна. Только через пару дней я узнал, что отряды унгерновцев были с огромными потерями отброшены на восток. В Урге ввели военное положение, и власть в городе наконец перешла от Чэнь И в руки китайских генералов, давно мечтавших отстранить от управления мягкотелого дипломата. В военном штабе китайских войск возник Парняков со своими списками неблагонадежных русских. Он был принят генералом Го и тщательно им допрошен. После этого начались аресты. Ночью 6 ноября дом Щапова окружила рота китайских солдат, меня арестовали и привезли в штаб полка, который был размещен на центральной улице. Там меня среди прочих арестованных заперли в дворовом амбаре, где и держали первые пятьдесят дней, пока наконец по непонятным причинам не перевели сюда… Знаете, Кирилл, как я ни мечтал попасть из своего холодного амбара в тюрьму, я все же не ожидал увидеть столь плачевную картину. Не представляю, как можно содержать живых людей в таких вот скотских условиях.

– Вы скоро привыкнете, – ответил я с безразличным смирением.

– Что вы! Даже и пытаться не буду. В таких условиях мы до весны не протянем. Но я все же надеюсь на господина Хионина, он новый консул в Кобдо. Чиновник Ню за пару дней до моего перевода сюда организовал нам встречу. Это замечательный, душевный человек и изумительный дипломат, он скоро отбывает в Калган, а оттуда в Пекин. Там Хионин будет ходатайствовать о нашем освобождении. Скажите, а горячую воду тут выдают?

– Раньше давали… До трех раз в день… Теперь перестали.

– Ничего, мне жена будет приносить. Тут ведь можно получать передачи за доллар тюремщику?

– Бурдукову приносят еду его домашние, Рериху гашиш доставляли… Про тариф не скажу, мне приносить передачи некому.

– Как, и Рерих тут? – удивился Торновский. – Значит, гашишем мы, по крайней мере, будем обеспечены, не отчаивайтесь, Кирилл, не пропадем!

– Рериха недавно увели. Не знаю, радоваться за него или огорчаться.

– Сам Рерих, каким я его знаю, не огорчался, поэтому и мы будем крепиться, Кирилл. – В интонации Торновского не было большого оптимизма, но я крепился как мог.

Торновский не выглядел отчаявшимся, он охотно беседовал с офицерами, среди которых встретил и своего старого знакомого по Второму военному округу Оренбургского казачьего войска полковника Владимира Николаевича Доможирова. Это был лихой кадровый офицер, окончивший Второй Оренбургский кадетский корпус, а также Николаевское кавалерийское училище. За свою недолгую военную карьеру Доможиров умудрился поучаствовать в Русско-японской и германской войнах, получив кучу наград без единого ранения. Был он тощим, долговязым, длиннолицым и седым не по годам. Доможиров оказался интересным рассказчиком, помогал коротать время, весело и непринужденно описывая многочисленные вылазки своих отрядов в разведке, кровавые стычки с хунхузами при Мурукче и Фанконзе, бои против большевиков в Приморье. Судьба Владимира Николаевича изобиловала авантюрными историями, которым не было конца. Окончив военную службу, он прожил меньше года в китайской эмиграции. Поняв, что штатская жизнь не для него, в лютые морозы 1919 года пересек границу, раздобыл оружие и примкнул к проходящим через Троицк войскам Колчака. О том, как оказался в Урге, он не распространялся, да я и не особенно этим интересовался.

Через неделю Торновского и еще нескольких человек, включая Бурдукова, увели.

Казалось, что январь никогда не кончится. Трупы и замерзшее дерьмо в студеной полутьме помещений тюрьмы уже не тревожили оставшихся узников. Почти никто не двигался, попросту не имея на это сил. Разговоры и стоны тоже прекратились, царившая до этого возня переполненного барака сменилась редкими шорохами и кашлем умирающих. Счет дням я потерял некоторое время назад, за сырой чумизой и холодной водой к раздаче еще ходил, но желания есть и пить уже почти не испытывал. Да и сил жевать твердые зерна у меня не было. Недавно мне попался в чумизе камушек, и я сломал зуб. Ко всем злоключениям у меня вскоре возникла боль в том месте, где зуб откололся, временами я сплевывал кровь, десна неприятно ныла, напоминая мне о том, что я все еще жив.

Особого оживления среди узников не было даже тогда, когда стали слышны пулеметные очереди и залпы орудий. Перестрелка велась где-то вдалеке, но с каждым часом звуки стрельбы становились все громче. Так продолжалось два дня, а потом наступило затишье, которое длилось чуть меньше суток.

Еду и даже воду в день затишья нам не принесли, происходило что-то необычайное. Рано утром стрельба возобновилась, послышался шум – мимо нашего барака бежали китайцы, они кричали и отстреливались, лязгая затворами винтовок. Орудийный снаряд угодил рядом с нашей тюрьмой, с потолка посыпалась глина вперемешку со старой соломой, и в сыром холодном полумраке отчетливо запахло едким дымом жженого пороха.

Потом я услышал конское ржание и топот копыт. Невидимые всадники пронеслись мимо нашей тюрьмы в сторону китайских казарм, треск пулемета раздавался совсем рядом; я переглянулся с полковником Доможировым, который за последние дни чрезвычайно похудел, оброс щетиной и не переставая кашлял. Он нашел в себе силы и, опираясь на нары, привстал. Глядя на меня с дикой улыбкой, почему-то шепотом произнес:

– Система «Кольт»!

Судя по удаляющимся выстрелам, бой перенесся в сторону Маймачена, вокруг тюрьмы все стихло. Я смотрел на застывшего Доможирова, он – на меня.

– Унгерн? – поинтересовался я шепотом.

– Больше некому, – закивал полковник и, собравшись с силами, поплелся, опираясь на нары, поближе к выходу.

Несколько часов с разных сторон доносились крики, стрельба, топот копыт, а потом кто-то сбил прикладом амбарный замок с двери и дал команду выходить наружу. Не многим удалось выйти самостоятельно. Мне помогал явившийся с улицы молодой казак, который морщился от вони и, дико озираясь по сторонам, старался не наступить в дерьмо и не споткнуться о трупы, лежащие в проходах между рядами нар. Снаружи было солнечное утро, чистый морозный воздух непривычно пьянил, даже легкая