Моя мадонна / сборник - Агния Александровна Кузнецова (Маркова) Страница 128

— Продолжаю.

— Что же побудило вас к этому?

Григорий засмеялся и ответил вместо Долли:

— Ее имя, папа. Ты знаешь, когда я в первый раз пришел в библиотеку и попросил что-нибудь почитать о Долли Фикельмон, а потом, когда спросил ее имя и она назвала его, я растерялся. И думал, что девушка шутит.

— Тут уж не до шуток. Я всякий раз переживаю, — улыбнулась Долли. — Представьте себе, в каком положении я оказалась, когда пришла приглашать к нам в библиотеку знаменитого пушкиноведа и он спросил, как меня зовут.

Иван Егорович громко засмеялся. И тревога, появившаяся у Долли с его приходом, исчезла. Снова ее охватило счастье от того, что она в Иркутске, в доме Григория, рядом с ним.

— Долли говорит, что Иркутск ей понравился, — сказала Надежда Сергеевна.

Вроде бы ничего и не было в этой фразе, но Долли почувствовала, что мать Григория уже приняла ее в свое сердце. Отец же приглядывался к ней, задавал ей вопрос за вопросом:

— Чем же понравился вам наш город? После огромной и многолюдной Москвы-красавицы он может показаться скучным и слишком уж тихим.

— Может быть, именно этим и понравился, — неуверенно сказала Долли и уже увереннее добавила: — Я Сибирь не могу воспринять в отрыве от декабристов. Не могу забыть, что именно в эти края отправил Пушкин свое «Послание в Сибирь». Гриша много писал мне об этих необыкновенных людях, об их замечательных женах, которые, для того чтобы быть рядом с несчастными мужьями-каторжниками, пожизненно осужденными, оставляли блестящие петербургские салоны, лишались титулов, оставляли детей. Я много читала о декабристах, почти все книги, которые есть у нас в библиотеке.

И, обращаясь к Григорию, она сказала:

— Но многое, Гриша, мне открыл ты. Я, например, не знала, что некоторые декабристы, образованные политические деятели, женились на неграмотных сибирских женщинах. И были счастливы с ними. Я не знала, что и сестра и мать Константина Петровича Торсона поехали в Сибирь. А позднее к Николаю и Михаилу Бестужевым приехали их сестры Елена, Мария и Ольга.

— Николай Иванович Бестужев был женат на бурятке Собилаевой, — сказал Иван Егорович. — У них было двое детей. К сожалению, подробности этого брака неизвестны. Его брат Михаил женился на дочери казачьего есаула, Марии Николаевне Селивановой.

— А Кюхля, любимый Пушкиным Кюхля, — сказал Григорий, — в Баргузине женился на дочери почтмейстера, Дросиде Ивановне Артемовой. Он, Долли, писал Пушкину: «Я собираюсь жениться, она в своем роде очень хороша: черные глаза ее жгут душу».

— О Дросиде Ивановне, — вступила в разговор Надежда Сергеевна (и Долли поняла, как вся семья интересуется декабристами) Кюхельбекер писал Оболенскому: «Она простая и довольно добрая, вот и все». Конечно, не такая жена была нужна Кюхельбекеру. Но и вся-то жизнь оказалась не той. Все же была она матерью его детей, другом и помощницей в тяжелые минуты жизни. Она стойко сносила бедность. Да разве всякая женщина пошла бы за каторжника?

— А как заботилась она о муже, когда тот ослеп! — сказал Григорий. — Послушай, Долли, его стихи в ту страшную пору:

— Ну что же мы заговорили гостью! Не успела она оглядеться, а мы сразу о декабристах, — засмеялась Надежда Сергеевна, — чай-то остынет. Кушайте, Долли.

Долли положила на тарелку бутерброд, пригубила чай.

На минуту водворилась тишина. Ее нарушил Иван Егорович.

— Да, пережили эти люди много горького. И так достойно пережили! — задумчиво сказал он. — Мой отец в тридцатые годы бывал в Баргузине и встречал там потомков Дросиды Ивановны. Они показывали ему чугунок, когда-то принадлежащий Кюхельбекерам. Очень хранили они этот чугунок.

— Ну, и теперь он в музее? — спросила Долли.

— Не знаю. Возможно, в музее, а может быть, со временем попал на свалку, всякое бывает, — ответил Иван Егорович. — Но дорого то, что интерес к декабристам с десятилетиями не пропадает, а увеличивается. В вашей библиотеке, Долли, читают литературу о декабристах?

— Наши читатели интересуются декабристами. Старшее поколение, правда, больше. Но и молодежь тоже читает книги о них.

— Вот видите! — удовлетворенно сказал Иван Егорович. — А что вы скажете, Долли, о читателях Пушкина?

Долли почему-то до глубины души взволновал вопрос Ивана Егоровича. Даже слезы выступили на глазах. И она сказала совсем тихо:

— Пушкин не ошибся, к нему действительно не заросла народная тропа.

— Хорошо! Очень хорошо! И не зарастет!

Ненадолго опять водворилась тишина.

— А ваша мама, Долли, я слышала, учительница? — спросила Надежда Сергеевна.

— Она преподает литературу в школе.

— И влюблена в свое дело так же, как Долли в свое, — заметил Григорий.

— Без этого работать трудно. И жить трудно, — задумчиво сказала Надежда Сергеевна, и где-то в глубине ее сознания шевельнулась мысль о будущей встрече с этой женщиной. Она улыбнулась налетевшей мысли.

А Григорий заметил непонятную улыбку матери и не смог разгадать ее.

— А здесь вы можете побывать в домах Волконских, Трубецких, на могилах Муханова, Панова, Бесчасного, Трубецкой, — снова возвратился к разговору о декабристах Иван Егорович.

— Везде побываем, Долли, — сказал Григорий и со значительной улыбкой добавил: — Ведь твоя командировка не так обременит