Меч и перо - Асан Кенжебаевич Ахматов Страница 12

– Нет ничего вечного… Ты за них не беспокойся, с ними будет всё в порядке. Мы воспитали их так, как велела нам наша душа, сильными и честными батырами великой степи. Я не сомневаюсь, что они с достоинством продолжат моё дело и будут держать дела государства монгольского, как подобает, – после этих слов Чингисхан устало закрыл глаза и поморщился.

– Что с тобой? – спросила в тревоге Борте. – Тебе больно?

– Ничего, ничего… Просто вспомнил… – снова поморщился он и глубоко вздохнул. – Мне всегда старались причинить боль в этой жизни. Но судьба меня научила терпеть и не замечать… Сейчас мне больно только в душе.

– О чём тревожится твоя душа? – спросила Борте и затихла. Чингисхан некоторое время лежал с закрытыми глазами, погрузившись в свои сокровенные мысли.

– Знаешь, Борте. На пороге своего перерождения, человек, оказывается, мысленно снова и снова проживает свою жизнь. Его одолевают думы о том, сделал ли он всё так, как подобает в этой жизни. Думает о том, что успел, что не успел сделать, чего достиг. В какой-то момент к нему приходит осознание того, что есть вещи, которые он бы хотел, вернувшись назад, в прошлое, исправить. Но, увы, никому ещё не дано возвратиться туда, где тебя уже нет. То, что случилась мгновение назад, стало прошлым. И то, что мной сделано, – уже сделано, и его никому не исправить. Теперь, когда я стою перед небом, я хочу, Борте, об одном тебя попросить. Прости меня за Джучи. У меня был славный старший сын. Я не смог его уберечь.

– Не стоит просить прошения, Темуджин, на то была воля священного неба, – покорно сказала Борте, успокаивая своего хана.

– Да, такова была воля неба. Но мне кажется, что некоторые вещи в нашей жизни зависят не только от неба.

– Ты прав. Некоторые вещи человек совершает по своему выбору. Но ты – избранный, и послан самим небом, поэтому не вини себя. То, что ты делал в жизни, дано было тебе свыше, по велению неба. Ты смог объединить всех монголов и создать великое государство. В твоём улусе сейчас спокойствие и мир. Народ живёт и процветает, восхваляя твоё имя. На многие века ты обессмертил себя. Это был твой выбор.

– Ты, как всегда, права, моя мудрая Борте. Человек в каждое мгновение жизни стоит перед каким-то выбором. И в этом выборе, как я понял, самое страшное – предательство. Не тебе ли знать, сколько я видел и дружбы и предательства? Чего было больше, я уже не знаю. Но одно я точно уразумел: хорошее заставляет забыть плохое. Я ещё многое из задуманного не смог выполнить… Одно скажу – как бы ни был долог век человека, его жизни не хватает, оказывается, на все его задуманные дела… И был прав монах Чань-Чунь, когда сказал мне, что человеку всегда всего мало. Мало даже самой жизни.

– Ты не думай об этом сейчас. Думай лучше о будущем. Будет ещё время подумать о прошлом.

– Наверное, уже не будет… Я вот что тебе хотел сказать.

– Я слушаю тебя, Темудждин, – она приготовилась внимать Чингисхану, чувствуя, что это может быть одна из последних бесед с ним.

– Не знаю даже, как и начать… – он посмотрел на неё тёплым взглядом, исполненным благодарности, потом замолчал. Через некоторое время Чингисхан, переводя дух, промолвил: – Спасибо тебе за всё.

– Ну, полно… – снова попыталась Борте успокоить мужа, видя, как всё трудней и трудней ему становилось говорить.

– Ты подарила мне много минут счастья, – продолжил он, словно боялся, что упустит, что-то важное. – Ты подарила мне прекрасных детей. И в трудные времена ты была мне и матери опорой.

– Каждая мать ради своей семьи будет бороться и любить своего мужа, желая ему много лет здравия. Потому мы и женщины…

Теперь, когда Чингисхан стоял на пороге смерти, он всей душой осознал, что его суженная, которая разделила с ним все печали и радости, была великой женщиной, как и его мать Оэлун. Воспоминание о матери перенесли его мысленно сквозь времена в детство. В этот миг Чингисхан отчётливо ощутил запах материнского молока. Ему привиделось, как они с матерью идут по бескрайней монгольской степи. Она, взяв его за руку, поёт ему песню о батыре, который покорил мир. И он, очарованный песней, следует за матерью. И ничего не было прекрасней на свете, чем пение матери и ласковое прикосновение её рук.

– Детство – это самое счастливая пора любого человека. Остальной отрезок жизни – борьба за место под солнцем. Как жаль, что в жизни так быстро заканчивается хорошее, – тихо промолвил Чингисхан, потом посмотрел сквозь верхнее отверстие ханской юрты на звёздное небо и замолчал, погрузившись в сокровенные думы. Свет мерцавших звёзд был ярок, как тогда в горах. Они напомнили ему нелёгкий переход через перевал Бедель. Чингисхан вспомнил и того волка и его спутницу, которых он встретил в пути. «Где сейчас волк и его волчица? Продолжается ли его род, от которого произошли и мои предки?»

– Мы с тобой, наверное, были в этой жизни так же, как та пара волков, – проговорил он, отрешившись от своих дум и посмотрев, в тоске о безвозвратно уходящем времени, на Борте. На её глазах блеснули слёзы.

– Про какого волка ты вспомнил? – попыталась она скрыть слезинку и, отвернувшись в сторону, потихоньку вытерла подолом лицо.

Чингисхан не спешил с ответом. Немного поразмыслив, он сказал:

– Если ты помнишь, это было тогда, когда я втайне от всех побывал на берегу горного озера.

– Помню. Как не помнить… «Горячее озеро» – Иссык-Кол, кажется, оно так называется. О нем мне когда-то поведал наш Джучи.

– Да, именно то озеро. Так вот, я не рассказывал тебе тогда, что там, на высоком перевале, я встретил пару волков. Они задрали козерога. Когда мы подошли к ним вплотную, они нас не испугались и готовы были сражаться за свою добычу.

– Это тебя удивило?

– Да. Ведь человек сильней любого зверя, – многозначительно подчеркнул Чингисхан, сдвинув брови к переносице.

– Может, волчица была беременна и очень нуждалась в пище в тот момент, – высказала свое предположение Борте.

– Наверное. Я так тогда и подумал, – подтвердил её догадку муж.

– Ну, и не стоит этому удивляться. Так устроена жизнь. Мать за своё потомство всегда готова пожертвовать жизнью. Будь это лютый зверь или человек. Все мы подчинены воле священного неба. И поэтому… – не закончив свою мысль, Борте замолчала.

– Знаешь, Борте, тогда