Наш человек в Киеве - Евгений Львович Зубарев Страница 11

– Молодцы, ребята! Вот так мы будем побеждать всегда! Голосуйте за партию «5.10», будет порядок и закон, – подытожил итоги сражения Балашов, пружинисто спрыгнул со скамейки и в плотном окружении своих бойцов направился к чёрному лимузину.

– Работать надо, украинцы! Работать, а не митинговать! – донеслось до нас прощальное, прежде чем захлопнулись дверцы машины.

Толпа вокруг меня вдруг закружилась, пришла в движение и буквально понесла к ограждению здания парламента. Я решил было, что это на нас снова напали националисты, воспользовавшись отъездом отряда спортсменов, и мы убегаем от них, но всё оказалось проще и циничнее.

– Подходим по одному, предъявляем паспорт.

Меня подтащило прямо к здоровенному мужику с большой папкой в руках. Он заглянул мне в лицо, потом в папку, потом снова мне в лицо и заорал:

– Паспорт же нужен, сказал ведь сто раз!

– Нет паспорта, – пробормотал я виновато.

– Да и чёрт с ним, – сказал другой тип рядом и чёткими быстрыми движениями отсчитал мне из пачки двести гривен новенькими бумажками.

– Отходи, не задерживай, – заорали мне нетерпеливо в уши со всех сторон.

Действительно, в руках у меня оказались двести гривен, и до меня вдруг дошло, за что именно я их получил.

Толпа вокруг быстро рассасывалась, хотя отдельные её представители никуда не спешили, а с блаженными улыбками распечатывали прямо здесь, перед парламентом, фунфырики с каким-то пахучим спиртосодержащим снадобьем и употребляли его вовнутрь.

– Эй, косорыловку будешь? И ты, это, деньги-то убери в карман, не свети так, – укорил меня строгий голос рядом.

Я обернулся. Рядом допивал жидкость из фунфырика очередной манифестант, пожилой и, судя по необычайно опухшей физиономии, совсем уже спившийся гражданин.

– А что, если не спрятать – вернутся и отнимут, что ли?

– Кто, эти? Нет, эти не отнимут. Есть тут кому отнять, – вздохнул мой собеседник. Он наклонился ко мне и прошептал: – Демон тут ходит. Небольшой такой, но ловкий, как чёрт.

– Охмуряет? – брякнул я наобум в некотором замешательстве.

– Да нет, что он, баба, что ли. Не охмуряет, нет. Чёрт – он отнимает! Как темнеет, он тут как тут. Держишь в руках деньги – всё, считай, нет их у тебя. Подчистую всё уносит, сатана.

Его, как типичного алкоголика, быстро повело даже от такой малой дозы, что была в пузырьке, и он устало сел прямо на грязный асфальт, грозя неведомому чёрту грязным пальцем.

– Врёшь, не возьмёшь!

Повалил мокрый снег, и я вдруг осознал, как замёрз.

Пока я шёл по площади, до меня доносилось заунывное: «Суровые годы уходят борьбы за свободу страны, за ними другие приходят, они будут тоже трудны…»

То ли они сами себя пародируют, то ли поэт гениально попал в точку, и слова воистину стали народными?

Я шёл по улице Грушевского, расталкивая каких-то невнятных назойливых прохожих, почему-то застревающих у меня на пути, пока до меня не дошло, что я иду посреди целой толпы попрошаек.

– Подай на оборону Родины, пан!

–Ветерану АТО[2] подайте!

– Купите стричку, всего десять гривен, дети вязали, деньги пойдут на оборону от москалей!..

Я с трудом прорвался сквозь эту шумную пахучую толпу и присел за столик под навесом от какого-то фастфуда, чтобы переждать там внезапную напасть.

Попрошайки, похоже, мигрировали поближе к самодеятельному мемориалу Небесной сотне на Институтскую улицу.

– …непростым является вопрос о том, какие факторы служат толчком к началу миграции этих животных. Период кормления для них в Мариинском парке ограничивается обычно фотопериодом, соотношением светлого и тёмного периодов суток. С наступлением сумерек кормовая база сокращается, редкий прохожий рискнёт зайти в парк вечером. Тогда происходит перемещение популяции туда, где кормовая база остаётся неизменной или даже растёт…

Я обернулся. Позади меня сидел благообразного вида маленький сухонький старичок и блаженно улыбался, глядя на проходящих мимо «ветеранов АТО».

– Добрый день. Вы мне это всё рассказываете или кому?

По повадкам это был городской сумасшедший. Меня, казалось, он не слышал и, похоже, даже не видел. И рассказывал не видимой мне аудитории:

– …во время миграционного периода у животных происходят изменения в физиологии и в поведении. Животные, которым обычно свойственно территориальное поведение, заметно снижают свою агрессивность. Это делает возможным их объединение в стада и стаи. Иногда у мигрирующих животных образуются смешанные стаи, в которые входят не только разные виды одного отряда, но и представители разных классов животных. Вы можете видеть смешанную стаю «бездомных жителей Донбасса» и «ветеранов АТО», но встречаются и более экзотичные перемешивания, например, волонтёры ЛГБТ и цыганский табор…

Я достал из сумки ноутбук и начал набрасывать репортаж про митинги у Рады для родной редакции. Увидев, что я угнездился основательно, ко мне вышел официант. Пока он принимал заказ, я показал ему глазами на старичка.

– Это у вас местная достопримечательность?

– Да он тихий, бормочет, не мешает особо. Или вам мешает?

– Нет-нет, всё нормально.

– Это, между прочим, известный наш киевский учёный, профессор зоологии Степан Гопала из института Шмальгаузена. Его там, в институте, подсидели нехорошо, выперли, в общем, этой осенью, и он теперь свои лекции всем на улицах рассказывает.

– Вы студент? – догадался я.

– Аспирант. Из этого же института. А Степан Семёнович у нас вёл семинары эволюционной морфологии позвоночных и зоогеографии, – подробно ответил официант.

Он ушёл готовить мне заказ, а я минут пять покопался в Сети, отыскивая информацию о профессоре. Оказалось, действительно, подсидели несчастного зоолога, спихнув с довольно хлебной должности заведующего кафедрой. И сделали это украинские националисты, хлынувшие в столицу из провинции после переворота 2014 года и устроившие там так называемые люстрации – расправы по политическим или этническим поводам.

И ведь как цинично выперли – обязали бедолагу сдавать ежегодную переаттестацию не на русском и даже не на английском, а на украинском языке. Это притом, что никто и никогда не переводил на украинский язык термины эволюционной морфологии, больше того, этих переводов не существует в принципе, потому что украинский язык – это сравнительно новый диалект.

Я обернулся к профессору в наивной надежде завязать разговор:

– Скажите, профессор, есть ли будущее у украинской науки? Как будет на украинском языке dinosaurum?

Он по-прежнему меня не слышал – сидел, подперев ладонью белое анемичное лицо, и строго хмурился, глядя на прохожих, видимо, усматривая в их передвижениях нарушения каких-то фундаментальных зоологических законов. Потом он встал, по-прежнему не обращая на меня внимания, и ушёл, слегка прихрамывая, куда-то в сторону Верховной Рады.

Девушки-редакторы, дежурившие на выпуске вечером, дважды возвращали мне этот репортаж с пометкой: «Вообще ни хрена не понятно,