Ольвия - Валентин Лукич Чемерис Страница 11

Ольвия откинула полог, показала акинак.

— Видел?.. Попробуй только сунуться, людолов! Он любви захотел! Утех! Я к тебе не напрашивалась, силой меня захватил, так что терпи. И не забывай, акинак у меня всегда наготове.

— О-о-о!! — Тапур восторженно смотрел на нее. — Я даже и не думал, что ты… ты такая.

— Какая это… такая? — настороженно отозвалась Ольвия и поправила волосы, выбившиеся из-под башлыка, застегнула куртку на деревянные палочки. — Какая?..

— А такая… красивая, — на одном дыхании выпалил вождь. — Я люблю таких, необъезженных. Потому что тихие и покорные мне уже надоели. От их покорности спать хочется, а ты будоражишь мою кровь. Ты будешь моей, клянусь бородой Папая!

— Твоей?! А ты попробуй, возьми! — в отчаянии выкрикивала Ольвия, а где-то в сердце леденело: возьмет он ее… Уже взял. И не отпустит никогда. — Думаешь, боюсь тебя, людолов? Я согласилась пойти в твой шатер. Согласилась. Как отец велел: укрепить отношения между греками и скифами. Согласилась пойти в твой шатер, но любить тебя вся твоя орда меня не заставит.

— Зачем орда? Ты и без орды меня полюбишь.

— Скифы все такие самоуверенные, или только Тапур один такой?

А он будто бы невзначай:

— А не захочешь меня любить — станешь рабыней.

И скалил зубы, хищно улыбаясь.

— Я-я?! — пораженно выдохнула Ольвия, и лицо ее вмиг побледнело. — Ра-абыней?! — повторила она шепотом и рывком выхватила из-за пояса акинак. — Нет, я свободна и скифской рабыней не буду никогда. Лучше смерть!

— Эй, эй, ты что? — поспешно воскликнул Тапур. — Бешеная! Ну-ка, опусти акинак! Это я так, к слову брякнул. Ты будешь моей женой. Повелительницей всех моих людей.

— Тогда почему же ты держишь меня, как пленницу, в кибитке?

— Потому что место мужчины в седле, а место женщины в кибитке. Так у нас заведено, и в кибитках всегда ездят скифские женщины.

— Но я не скифянка. — Ольвия отвязала от задка кибитки повод и вскочила в седло саурана. — Я не скифянка! — крикнула она и погнала коня в степь. Сотня охраны было повернула за ней коней, но Тапур взмахом руки остановил всадников, коротко бросив:

— Сам!

Глава шестая

Дочь гостеприимного моря

Взлетев на холм, сауран раскатисто заржал, радуясь молодой своей силе, и замер на скаку как вкопанный. Грызя позеленевшие бронзовые удила, он нетерпеливо косился на всадницу влажным карим глазом, в котором отражалась утренняя степь… Где-то ржали кони. Сауран бил копытом и рвался вперед.

— Погоди-ка, — остановила его Ольвия, — мне спешить некуда, не домой ведь еду…

Закидывая голову, сауран ловил чуткими ноздрями волнующий ветер родных степей, в которых он родился и вырос, возбужденно дрожал, ударяя копытом. Там, за горизонтом, пас он на сочных травах косяк молодых кобылиц. И сауран рвался к ним, потому что там, за горизонтом, зычно ржали скифские кони, и гудела земля под бесчисленными табунами, под быстрыми ногами степных скакунов.

Сауран рвался, но Ольвия сдерживала его. Перебирая в руках поводья, украшенные золотыми бляшками, она все оглядывалась и оглядывалась назад, где за кряжами, далеко-далеко, остался ее край… Была она одета в короткую куртку без воротника, вышитую на груди узором из цветов, в узкие кожаные штаны, сужавшиеся книзу, и в мягкие сафьянцы, голенища которых были чуть присборены и перевязаны малиновыми лентами с золотыми кистями. Мягкие волосы волнами спадали на округлые плечи из-под остроконечного башлыка.

Ольвия пустила саурана в долину. Следом мчался Тапур, улыбаясь про себя. Вскоре сауран Ольвии настиг волчицу, которая, видно, задержалась на утренней охоте и теперь спешила к своему логову. Конь, почуяв хищницу, фыркнул; дрожь пробежала по его телу и передалась всаднице.

Тапур поравнялся с Ольвией и на скаку сунул ей в руки гибкую плеть, свитую из воловьих ремней, с тяжелым свинцовым шаром на конце.

— Возьми! — крикнул он в азарте, ибо охоту любил превыше всего. — Этим шаром запросто размозжишь волчице череп. Мы так на волков охотимся. Настичь серого и сразить его шаром — тут сноровки побольше надо, чем из лука стрелять. Попробуй!

Глаза его горели от возбуждения, весь он дрожал в предвкушении погони, и Ольвия, улыбнувшись — впервые ему улыбнувшись, — выхватила из его рук плеть.

— Ара-ра!.. — крикнул Тапур. — Догоняй, а то уйдет!

— Ара-ра!.. — вторя ему, выкрикнула девушка скифский клич и пустила саурана вскачь. Степь содрогнулась под копытами коня, и в ушах всадницы тонко засвистел ветер.

Расстояние между конем и зверем быстро сокращалось.

Привстав в стременах, Ольвия занесла плеть для удара. Еще миг, и тяжелый свинцовый шар, описав в воздухе полукруг, со страшным треском раздавит волчий череп.

И тут девушка увидела розовые соски.

— Мать!..

Слово сорвалось с губ невольно, напряженная рука обмякла, тело ослабело. Охотничий азарт испарился, а в сердце защемило… Мать… Пусть и волчица, но ведь мать. И где-то ее голодными глазами ждут волчата.

Конь, почувствовав внезапную перемену в поведении всадницы, начал незаметно сбавлять ход. Волчица быстро удалялась, пока не скрылась где-то в балке.

— Почему ты?! — кричал Тапур, возбужденно сверкая глазами. — Такую волчицу отпустила!.. Эх, добыла бы ее, и все бы о тебе в степях говорили, а ты…

Ольвия молча отдала ему плеть и пустила саурана вперед.

Мать…

Ольвия не знала своей матери. Густые туманы минувших лет, словно крепостные стены, встали между ними, и встали, казалось, навечно. И тщетно пыталась она разговорить отца, чтобы выведать хоть крупицу той тайны. Куда делась мать? Что за беда с ней случилась? И почему о ней даже вспоминать не велено? Стоило лишь намекнуть о матери, как тут же тень недовольства пробегала по сухому, аскетичному лицу отца, а в его стальных, безжалостных глазах вспыхивал гнев…

Когда Ольвия была еще маленькой и отец сажал ее к себе на колени, он иногда ласково (что вообще с ним случалось редко) говорил, поглаживая ее по головке тяжелой, дубленой рукой:

— Ты, щебетунья моя, лучшая на свете, ведь тебя родило синее море, наше славное Гостеприимное море.

— Как богиню Афродиту? — удивлялась девочка. — Из морской пены?

— Может,