Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер Страница 11

XXXVI

С первых же шагов, с первых движений белой фигуры я был прикован к ней. Для меня все исчезло: сцена, декорация, блестящие костюмы, рукоплескания. Я впился глазами в Сару и не спускал их все время, когда она была на сцене. Я провожал ее за кулисы и не отрывал глаз от того места, куда она исчезала.

Когда же в последней сцене, в каком-то апофеозе, она гордо, царицей сидела на блистающем облачном троне, освещенная бенгальским огнем, то мне казалось, что весь театр должен сейчас же упасть на колени и поклониться этой царице.

Мы вместе с веселой компанией вызывали ее восторженно, неистово, пока не остановила нас полиция.

На подъезде балагана мы долго дожидались, пока не разъехалась вся публика и почти все лампы были потушены. Я заметил, что дверца из кассы в боковой коридорчик была не заперта. Когда кассирша ушла, я толкнул эту маленькую дверцу и очутился на небольшой галерейке, слабо освещенной одним фонарем. Галерейка упиралась в коридорчик.

По этому коридорчику быстро мелькнула мимо меня фигура, закутанная в темный плед, наброшенный на голову. Проскользнув мимо, она выронила записку. Затем в двух шагах в полумраке она на мгновение остановилась, обернулась и взглянула на меня. Я узнал Сару. Я бросился к ней, но она исчезла за массивной толстой дверью, которая захлопнулась. На лоскутке бумаги, который выронила Сара, было написано по-немецки:

«Завтра, в девять, у К. Твоя С.»

XXXVII

Поднятая мною записка, очевидно, назначалась не мне и, как впоследствии оказалось, я подходил к росту и даже отчасти походил лицом на того субъекта, которому она была адресована. За него и приняла меня Сара в полумраке коридорчика.

Но кому же назначалась записка и в ней свиданье?

Этот вопрос не давал мне уснуть всю ночь. С одной стороны, страсть поглотила меня всего, а с другой – чувство ревности. Кто такой мог быть этот К., у кого Сара назначала свиданье?

Само собой разумеется, хотя и теперь стыдно признаться в том, что в Петербург я не поехал и боялся только одного, чтобы не встретиться со старшим Порхуновым.

Вечером я опять был в балагане, был вместе с одним приятелем, однокурсником, Кельхблюмом. Давали опять, и притом по желанию публики, ту же пантомиму. Я с нетерпением дожидался окончания спектакля. Я пытался проникнуть за кулисы, но тщетно. В одном из антрактов, припомнив скудные сведения в немецком диалекте, которыми я запасся еще в детстве у гувернера швейцарца, я вступил в разговор с кассиршей, жидовкой.

Расспросив, из кого состоит труппа и долго ли она пробудет, я совершенно неожиданно узнал от словоохотливой жидовки, что Сара – дочь хозяина, а она, кассирша, сестра его.

– О! Мы давали такие превосходные спектакли, – хвасталась она. – Нами восхищались и Берлине, и Париже, и Вене. В Вене брат хотел получить даже диплом «придворных артистов». Но… (она пожала плечами) Пхэ!.. Это так трудно, очень трудно.

Я сказал, что весьма желал бы познакомиться с семейством господина Штрогейма.

Жидовка подозрительно посмотрела на меня и ничего не ответила.

XXXVIII

По окончании спектакля я думал снова пробраться, как вчера, тем же путем в коридорчик. Хотя дверца в будочку кассира была заперта, но я храбро перескочил через прилавок и толкнулся в другую дверцу, ведшую на галерейку. И эта дверца была также заперта.

Между тем почти весь балаган уже погрузился в тьму кромешную. Но надежды я все-таки не терял. Притом я был на том градусе страсти, когда всякое препятствие еще сильнее влечет, раздражает и доводит до болезненного припадка.

Я обошел длинный балаган кругом. Сзади к нему было пристроено жилое помещение, в котором приютилась труппа; кроме того, широкое пространство было огорожено кругом на живую руку заборчиком из драни.

В то время, когда я осматривал этот забор с целью перелезть через него или выломать одну из драниц, я набрел на ворота. Калитка в них была не заперта, и я вошел на большой двор. В здании кое-где светились запоздавшие огоньки. Цепная собака подняла неистовый лай.

В то время, когда я обдумывал, двинуться или нет и не схватят ли меня как вора – в это время какой-то человек вышел из здания и скорым шагом направился ко мне.

Я быстро соображал, что я ему отвечу, если он обратится ко мне с допросом. Но сообразить я ничего не мог и отретировался благоразумно на улицу. Я остановился в нескольких шагах от калитки у фонаря и стал ждать.

Человек вышел, захлопнул калитку и сильно дернул за веревку, к которой, очевидно, где-то на дворе был привязан колокольчик. Раздался довольно продолжительный трезвон и вслед за ним неистовый лай собаки.

Человек был, очевидно, домашний, и звонок означал, что он уходит и что калитку за ним надо было запереть.

Когда он поравнялся со мной и обернулся к свету фонаря, я невольно вскрикнул:

– Кельхблюм!..

Он остановился и подозрительно оглянулся кругом.

XXXIX

– Ты знаком разве здесь… с кем-нибудь из труппы?!

И в то же мгновение у меня явилось твердое убеждение, что К., у которого назначала свидание Сара, был именно он, Кельхблюм.

– Ты что