Остенде. 1936 год: лето дружбы и печали. Последнее безмятежное лето перед Второй мировой - Фолькер Вайдерманн Страница 10

сломал ее[24]. Рот всю жизнь винил в этом себя. Однако еще когда они встретились, она выглядела хрупкой, тревожной, робкой. Рот говорил тогда кузине Пауле Грюбель, что Фридль «боится людей». Летом 1922 года он писал ей из Вены: «Она целый день ходит взад и вперед у кромки Дуная, воображая, что это море, и живет жизнью ползучего растения. – И добавлял: – Никогда не думал, что так привяжусь к этой маленькой девочке. Я люблю робость ее признаний, ее чуткость, в которой переплетены страх и любовь, люблю ее сердце, которое всегда боится того, что любит».

Он рано понял, что с ней происходит, хотя в письмах уверял в обратном: «Она – нормальная, это я сумасшедший. Она не воспринимает все так остро и близко к сердцу, как я, она менее зависит от настроения и скорее прямолинейна и рассудительна». На самом деле Рот опасался за ее рассудок еще в 1925 году. Через четыре года он написал роман, сделавший его известным, – роман о правоверном еврее Мендле Зингере, которого Бог испытывает сверх всякой меры, а его дочь Мирьям теряет рассудок. В «Иове» Йозеф Рот описал судьбу своей жены. «Это правда, что свою боль нельзя разделить, ее можно только удвоить, – писал он в одном из писем в марте 1929 года. – Но в этом удвоении кроется глубочайшее утешение. Мои страдания из личной сферы переходят в публичную, и поэтому их легче переносить». Летом того же года Фридль пережила очередной срыв, от которого уже не смогла оправиться. В декабре 1929 года Рот сообщил своему другу Рене Шикеле: «Признаюсь вам, я в большой беде. Вчера сбежал в Мюнхен. С августа моя жена тяжело болеет, у нее психоз, истерия, навязчивые мысли о самоубийстве, жизнь едва теплится в ней – а я опустошен, меня преследуют мрачные красные демоны, не могу ни думать, ни пошевелить пальцем, я бессилен, парализован, беспомощен и не вижу просвета». Сначала за больной Фридль смотрели ее родители, но весной следующего года, в день, когда во Frankfurter Allgemeine Zeitung вышла последняя глава «Иова», ее перевели в санаторий Rekawinkel под Веной. Позднее ее госпитализировали в психиатрическую лечебницу Steinhoff, также недалеко от Вены.

В том, что произошло с Фридль, Рот винил всю жизнь себя. И, конечно, он приходит в ужас, когда узнает о нервном срыве Манги Белл. Вместе с тем он как никогда ясно сознает, что к ней не вернется. Он и раньше часто, всегда после ссоры, испытывал страх перед ней. Людвиг Маркузе позднее вспоминал, как однажды Рот, идя на примирение со своей подругой после затянувшейся ссоры, умолял его пойти с ним.

По его словам, она была совершенно непредсказуема и, кроме того, всегда носила в сумочке маленький браунинг. Он отнюдь не был уверен, что она не воспользуется им.

Но страх перед тем, что Манга Белл, возможно, еще и душевнобольная, едва ли не сильнее. «Меня теперь может доконать малейшее душевное потрясение, – сообщает он Бланш Жидон. – А я не хочу умирать».

* * *

Узнав о нервном срыве Манги Белл, на следующий же день Йозеф Рот обращается за помощью в бельгийский ПЕН-клуб, и ему наконец удается получить визу. Однако Рот колеблется, стоит ли ехать в Остенде. Он знает, что там находится не только Стефан Цвейг с Лоттой Альтманн, но и Эгон Эрвин Киш и Герман Кестен, закадычные друзья с лучших времен.

Не очень подходящая компания для Рота этим мрачным летом. «Встреча с Кестеном и Кишем в Остенде, а она ведь неизбежна, была бы для меня слишком тягостна, – пишет он Цвейгу. – Я больше не могу выносить шутников».

Но Цвейг буквально его обхаживал, расхваливая достоинства Остенде, цены в отелях и в бистро, а по поводу окончания любовного романа Рота, который тот ему описал, бодро присоветовал: «И не корите себя из-за Ма. Бе. Это счастье, когда все вдруг разрешается само собой, а не затягивается туже и туже».

Стефан Цвейг прекрасно знает, о чем говорит. Два месяца назад, в самый разгар их с Фридерикой семейной драмы, Йозеф Рот осторожно поддержал в споре Фридерику, которую очень любил и которая называла его ласково Роти. Вскоре она покинула Лондон. Рот писал Цвейгу: «Хорошо, что ваша жена уехала. Надеюсь, вы не сочтете за бестактность, если я скажу вам, что это я посоветовал ей уехать. Не забывайте, дорогой друг, что она исключительно хороший человек и заслуживает уважения, и она в том возрасте, когда любая женщина боится быть брошенной. Это возраст паники. – И добавил: – Дорогой друг, это время, когда нужно любить, и любить не переставая. Мы все так запутались».

Цвейг не ответил ему. Ответил только сейчас, косвенно, поздравив с быстрым завершением любовной интрижки. Рота это не утешило.

* * *

В лекции «Вера и прогресс», которую Рот прочитал 12 июня при полном аншлаге в книжном магазине Аллерта де Ланге, его издателя в Амстердаме, он обрушился на суеверия, заявив под бурные аплодисменты, что человечество и человечность спасут современные технологии, – эту лекцию он закончил призывом: «Давайте поставим разум на службу тому, для чего он нам был дан: а именно на службу любви».

И вот теперь он мчит через границу, прочь от нервных срывов и любви, которая прошла. Виза получена. Вперед к побережью, к бистро, к другу. Лето любви. Июль в Остенде.

* * *

Конечная станция. Конфузясь, он сходит с поезда. Цвейг ждет на платформе, он уже обо всем позаботился: о носильщике, гостинице, транспорте. Встреча двух друзей здесь, у моря, поначалу скованная, натянутая, неловкая, настороженная с обеих сторон. Долгое время они только переписывались, Рот не скупился ни на упреки старому другу, ни на любовные излияния, частью преувеличенные, частью и правдивые. Цвейг скрытничал, уклонялся от встречи, робел, осторожничал, заботился о своем душевном покое. В их письмах установился воинственно-любовный баланс между дружбой, завистью, восхищением, зависимостью, любовью, умничаньем и ревностью. Там, в Амстердаме, отчаяние Рота, оставшегося в одиночестве и выпрашивающего бельгийскую визу, достигло новой глубины.

Теперь они жмут друг другу руки. «Герр Цвейг». «Герр Рот! Наконец-то. Добро пожаловать к морю!» А дальше все как обычно. Уже через мгновение Рот вздохнул с облегчением. Перед ним был человек, друг, который все для него устроит, с его-то связью с солнцем и здравым смыслом, с его налаженной, надежной жизнью. С какой радостью он вверит ему себя этим летом. Каким уверенным снова становится его шаг. И как счастлив Цвейг, сознавая, что здесь и сейчас он может осчастливить своего друга. Он наслаждается своим превосходством. Он вновь ощущает себя на волне жизни, наблюдая за тем, как его друг ковыляет рядом с ним по узким улочкам. Они