Большой пожар - Владимир Маркович Санин Страница 6

– Погодите, здесь нужно разобраться, – деловито вступил в разговор Игорь Тарасович. – Я понял, что произошла ошибка. Мы попали не в санаторий, а на туристскую базу. Ошибка весьма странная, но не в этом дело. Меня, в частности, она не волнует, выпросить у коровы молоко я сумею…

– Му-у-у!

– Ку-ка-ре-ку!

Все обернулись в сторону Юрика и Шурика, но братья стояли с невинными рожами, выпучив свои блестящие глаза. Игорь Тарасович продолжал:

– Но что вы, уважаемый доктор, будете делать, если мы немедленно отправимся по домам и потребуем возвращения денег за путевки?

– Пожалуйста, – хладнокровно ответила Машенька. – Иван Максимович уполномочил меня никого не задерживать.

– Ну, тогда разрешите откланяться! – язвительно сказал Прыг-скок. – Был весьма рад познакомиться.

– Ай-ай! – Машенька сокрушенно покачала головой. – А ведь только час назад вы мне говорили, что готовы оказаться со мной на необитаемом острове!

Прыг-скок побагровел. Все заулыбались.

– Боже мой! – спохватилась Ксения Авдеевна. – Скорее домой! Дедушка, когда приходит катер?

– Катер? – Потапыч почесал в затылке. – Сейчас сообразим. Значит, сегодня вторник, девятое. Раз, два, три недели – тридцатое, да еще пять дней… Четвертого августа.

– Что четвертого августа? – тупо спросил Раков.

– Как что? – удивился Потапыч. – Катер, как и заказано, придет четвертого августа. А чего раньше? Островов здесь тыща, а катер – один.

Все остолбенели.

– Ну что нам с вами делать, Сусанин в юбке? – задумчиво спросил Лев Иванович.

Машенька пожала плечами.

– Что хотите, – хмыкнув, сказала она. – Например, можете меня избить.

О, дайте, дайте мне лопату!

Начался такой галдеж, что в озере поднялись волны.

– Так вот почему этот академик, эта старая лиса, потребовал, чтобы я доил корову! – надрывался Раков.

– А у меня он щупал мускулы и советовал рыть землю, – пожаловался Прыг-скок. – Я был уверен, что это шутка!

– Когда Иван Максимович дает советы, он никогда не шутит, – холодно сказала Машенька. – Вы должны понять, что физический труд на свежем воздухе буквально преобразит вашу нервную систему. Оставьте патентованные лекарства и ванны глубоким старикам и инвалидам.

– Нет уж, вы оставьте! – воскликнул Раков. – Я, слава богу, лечился в двадцати санаториях и всегда уезжал как огурчик, хотя и не доил корову на свежем воздухе. Физический труд! Я лично не для того выложил сто новых советских рублей, чтобы колоть дрова и варить щи. Варить щи! Ха-ха-ха!

От одной только мысли, что его хотят заставить варить щи, Раков пришел в такую ярость, что на минуту потерял дар речи.

– Если позволите, Илья Лукич, – вежливо обратился к нему Юрик, – маленькая просьба: не кладите, пожалуйста, в щи лавровый лист. Перчику немножко – куда ни шло.

– А я люблю оладьи из тертой картошки, – заискивающе сообщил Шурик. – Пожалуйста, Илья Лукич, будьте так добры, делайте почаще оладьи из тертой картошки!

– Я тебе таких оладий сделаю!.. – грозно пообещал Раков.

– Большое спасибо, Илья Лукич, – поблагодарил Шурик. – Со сметаной, пожалуйста!

– Они еще могут шутить! – прохныкала Ксения Авдеевна.

– Положение серьезное, – сказал Ладья. – Нужно подумать.

– Чего там думать? – нетерпеливо сказал Борис. – Хватит киснуть! Посмотрите на самого мудрого из нас! Вот с кого надо брать пример!

Шницель, вне себя от восторга, с радостным лаем носился по опушке. Он гонялся за бабочками, прыгал, становился на задние лапы, всем своим видом давая понять, что он всем доволен, что мирские хлопоты не его собачье дело.

– Этому воришке, видите ли, весело! – возмущался Раков. – Слопал мою ветчину и прыгает от восторга.

– А я завидую псу, – торжественно изрек Лев Иванович. – Для меня сейчас глубокой иронии исполнены слова, которые я где-то читал: «Нам приятно и лестно, что мы знаем о мире больше, чем знает собака». В неведении тоже есть свое счастье, в то время как знание часто делает человека печальным. Я бы хотел, как и этот пес, не знать о том глупом положении, в котором мы очутились.

– Чепуха какая-то, – возвестил Раков.

– А я не завидую, совсем нет, – мечтательно сказал Игорь Тарасович, медленно пощипывая бородку. – Собаке многого не дано. Она лишена величайшего наслаждения, доступного мне, – мышления; она не будет проводить долгие и волнующие часы, размышляя над осколком древнего сосуда и восстанавливая в своем воображении историю его существования; она никогда не окунется в волшебный мир прошлого, ибо с прошлым ее связывает не мысль, а инстинкты.

– Что вы болтаете? – раздраженно спросил Раков.

– Кто знает, – сказал профессор, – быть может, мы недооцениваем силу ума животных, которые нас окружают. Мы многого еще о них не знаем. Посмотрите, как Шницель заигрывает со старым козлом. Можете ли вы с достоверностью утверждать, что между этими двумя четвероногими нет интеллектуального контакта? Я верю, что собаки понимают музыку, причем иной раз лучше, чем некоторые люди… Вот вы, Раков, слушали Лунную сонату Бетховена?

– Лично меня оскорбляет сравнение с этой дрянной собакой, – обиделся Раков.

Машенька, с улыбкой слушавшая весь этот разговор, знаком остановила новую вспышку Ракова.

– Поговорите, товарищи, в красном уголке, – примирительно сказала она, – а мы с Потапычем позаботимся насчет обеда. Пожалуйста, проводите их, Петр Потапыч.

Красный уголок служил одновременно и конторой. У окна стоял письменный стол, а справа на стене висела большая картина: Лев Толстой в тельняшке и плавках. Не успели мы изумиться, как выяснилось, что это Потапыч, которого запечатлел художник-турист в благодарность за спасение его жизни. (Потапыч схватил за хвост козла, когда тот пытался поддеть художника на рога. Кстати, дед нам сообщил, что этот козел, по кличке Мармелад, давно пользуется репутацией задиры и грубияна.) В углу стоял шкаф с книгами, а на нем – невесть как сюда попавший гипсовый бюст Вольтера с нахлобученной бескозыркой. Рядом на стене висела балалайка с надписью: «На добрую память товарищу Потапычу от туриста Цыпкина».

Дед ушел, а за ним увязался Антон разыскивать исчезнувшего Шницеля. За стеной послышалось мычание. Прыг-скок вздрогнул.

– Недоеная, – с ухмылкой произнес Борис, выразительно посмотрев на артиста.

– Что вы хотите этим сказать? – высокомерно спросил Прыг-скок. – Уж не намекаете ли вы…

Борис радостно закивал.

– …На то, – с легким раздражением продолжал Прыг-скок, – что я, заслуженный артист республики, трясся три сотни километров до этого проклятого острова, чтобы подоить корову?

Я внес предложение по процедуре собрания. Я сказал, что особая важность нашего производственного совещания требует ведения протокола, и попросил доверить мне пост секретаря. Этот полный драматизма документ у меня сохранился. Привожу его в первозданном виде.

Борис (энергично жестикулируя). Считаю вопрос праздным. Нужно перестать хныкать и стонать, сегодня же изучить хозяйство и составить график дежурств.

Прыг-скок (элегантно раскачиваясь на стуле, с усмешкой). Поточная линия