Книга реки. В одиночку под парусом - Владимир Федорович Кравченко Страница 34

громаду Ипатьевского монастыря, сияющую золотыми куполами Троицкого собора. Я плыл знакомым маршрутом — год назад мне довелось побывать здесь, и теперь я держал курс на лодочную станцию «Судостроитель». Тогда моему путешествию помешали зарядившие дожди, и я, оставив лодку на стоянке, укатил в Москву. Когда же вернулся, за охрану лодки костромичи не взяли с меня ни копейки. Да еще и наделили продуктами.

В тот раз мне повезло — мое пребывание в Костроме совпало с визитом Бориса Ельцина. Президент посетил Ипатьевский монастырь. Интересы первого Президента РФ и мои на один день парадоксальным образом пересеклись. Район Ипатьевского монастыря, где находилась моя стоянка, был объявлен особой зоной. Сначала водолазы долго обследовали дно под мостом через Кострому, по которому должен был проследовать кортеж. Ключевые точки маршрута заняли снайперы, державшие под прицелом спешно заасфальтированную дорогу. Костромские папарацци сумели сфотографировать одного из президентских снайперов, занявшего позицию на крыше многоэтажного дома. Боевые и задиристые «Костромские ведомости», освещавшие визит первого лица государства, поместили на своих страницах фотографии этого снятого снайпера и двух морских офицеров с ядерными чемоданчиками в руках, едва поспевавших за широко шагавшим гарантом народных прав. Президент был в добром расположении духа, энергичен, бодр и ничего не боялся — ни одинокого пенсионера, успевшего выставить самодельный плакат «ЕБН — уходи!», ни моста через реку Кострому с вяло работающими ластами охранниками-аквалангистами в ее глубинах, ни исторических аллюзий (оказавшись в монастыре, объявил себя «Борисом Первым», что явилось ошибкой — первым Борисом был все-таки Годунов). Испугался президент одного — моей лодки: едва я выплыл за ограду стоянки, как с подлетевшего катера мне пригрозили автоматом.

Пристроив лодку на знакомой стоянке, закинул рюкзачок на плечо и отправился сначала в Ипатьевский монастырь. На территории монастыря развернулась экспозиция Музея народной архитектуры. Темные деревянные дома, сработанные без единого гвоздя церквушки и часовенки были раскатаны по бревнышку и перевезены из глухих деревень северной России в Кострому, чтобы быть бережно воссозданными и включенными в экспозицию. Дом крестьян Ершовых с подворьем. Диковинная церковь на сваях, похожая на пристанище нечистой силы из русской народной сказки. Древняя, затаенная, бревенчатая Русь староверов, раскольников, хлыстов, жившая промыслом, кормившаяся рыбой, зверем, ягодами и видевшая хлеб только по большим праздникам. Теплые на ощупь доски и бревна двух-трехсотлетней давности, рыжие то ли от времени, то ли от химикалий, призванных защитить древесину от разрушительного воздействия влаги и вредителей.

Посидел в светлице крестьянского дома на лавке, представил, как все это рождалось — от детской зыбки до колченогого стула на трех ногах: жизнь дерева как продолжение человеческой жизни, топор как продолжение руки человека, отдающего все свое упорство, терпение и сердечное тепло дереву, изделиям из дерева — столу, лавке, посудной горке. Мастер старался не только вырубить, но и украсить — тут пустить завиток, там змейку. Каково жить в доме, срубленном твоим дедом, украшенном и обставленном отцом, чьи кости давно смешались с землей на дне кладбищенской ямы, а изделие их рук — вот оно, дарит внукам и правнукам покой, уют, тепло. Овеществленная любовь родительская, ставшая столом, стулом, лавкой.

В Троицком соборе было сумрачно, тепло, золоченые иконостасы после скромных деревянных церквушек музея поражали своей избыточностью, кафедральной парадностью, обилием икон.

Центральная площадь Костромы носит имя знатного земляка — Ивана Сусанина. В сквере к приезду президента спешно уложили на газон розовую шестиметровую мраморную колонну, некогда являвшуюся составной частью первого монумента главному костромскому герою. В 1851 году на площади была установлена скульптурная композиция: бюст государя на вершине колонны и коленопреклоненный Сусанин у ее подножия. С Сусаниным советская власть долго мараковала, не зная, что с ним делать: с одной стороны, завел ляхов в болотные топи, ценой своей жизни уничтожив отряд оккупантов, с другой — совершил это во спасение царской династии Романовых: отряд направлялся в имение Домнино, где скрывался шестнадцатилетний Михаил Романов, с намерением уничтожить претендента на царский престол. Налицо очевидная идейная сомнительность верноподданнических целеполаганий главного героя. Замолчать подвиг Сусанина было невозможно — на оперных подмостках гремела прославляющая его опера «Жизнь за царя» Глинки, волевым решением переименованная в «Иван Сусанин». В итоге решили старый памятник свалить и в сквере между Красными и Мучными рядами поставить новый, советской выделки, придав народному герою стойку былинного персонажа и обратив его лицом не к царскому помазаннику, а к Волге.

Другой костромской знатный памятник представляет собой удивительный, единственный в своем роде гибрид: Ленин возведен на пьедестале монумента, посвященного 300-летию династии Романовых. Пьедестал вместе с барельефами, отражающими историю страны, являет собой настоящее произведение искусства.

На площади Сусанина пожарная каланча и здание гауптвахты с античным портиком и ионическими колоннами старорусского ордера, за которыми «мог скрываться и каретный сарай, и мастерская портного». Творение губернского архитектора и озорника Петра Фурсова, горького пьяницы, взорлившего своим творением над однообразной скудной жизнью провинциальной Костромы начала XIX века.

На смотровой площадке набережной знаменитая беседка А. Островского меня разочаровала. В мой блокнот были занесены его слова: «Вид из этой беседки вниз и вверх по Волге такой, какого мы еще не видели до сих пор...». Ставший за короткое время специалистом по волжским далям, я подумал с чувством неловкости за классика, что почтенный Александр Николаевич слегка погорячился — видели, видели мы еще и не такие виды «вниз и вверх» по Волге.

На выходе из сквера цементные полуаркады. На них фигуры тружеников с заглаженными многими слоями побелок глазами и оттого ослепших — пролетариев, похожих на слепцов.

Вышел к речной пристани. У причала стоял мой знакомец — многопалубный теплоход «Николай Карамзин». Серое пасмурное небо и такая же серо-шинельная, в тон небу, серая гладь волжской воды.

Перечитывая карамзинские «Письма русского путешественника», этот катехизис «генерала русских путешественников», я наткнулся на одно из лучших описаний природы, известных мне в литературе: «Тут на левой стороне представилась мне Эльба и цепь высоких холмов, покрытых леском, из-за которого выставляются кровли рассеянных домиков и шпицы башен. На правой стороне поля, обогащенные плодами; везде вокруг меня расстилались зеленые ковры, усеянные цветами. Вечернее солнце кроткими лучами своими освещало сию прекрасную картину. Я смотрел и наслаждался; смотрел, радовался и — даже плакал, что обыкновенно бывает, когда сердцу моему очень, очень весело! — Вынул бумагу, карандаш, написал: «Любезная природа!» — и более ни слова!!».

Как видим, сначала Карамзин добросовестно вносит в описание все, чего касается его взгляд: тут и «цепь высоких холмов, покрытых леском», и «поля, обогащенные плодами», и «зеленые ковры, усеянные цветами»… Чувствуя, что