На далеких окраинах. Погоня за наживой - Николай Николаевич Каразин Страница 16

закрыла глаза и приготовилась заснуть, прислушиваясь, что бормочет ее муж, как перед нею, в мириадах радужных точек, показалась окладистая борода, и она почувствовала в крови какой-то беспокойный жар, совершенно разогнавший всякую наклонность ко сну. Она повернулась на другой бок, подвинулась к краю постели, где простыня не была еще так нагрета и давала приятную свежесть, и снова попыталась заснуть. Опять та же окладистая борода, но теперь еще с прибавлением руки в замшевой перчатке и ременной нагайки. «Что же это такое?» – подумала она. «Надо посыпать персидскою ромашкою», – словно во сне, но довольно явственно бредит муж… – «А, вот это отчего!» – думает Марфа Васильевна, но тут же чувствует, что это совсем не то, и никакою персидскою ромашкою тут не поможешь. «Уж не порывы ли это любви платонической?» – подумала она и чуть-чуть не расхохоталась.

Так вплоть до самого позднего утра и провалялась она на постели, не успев отогнать от себя этого упорного призрака с окладистой бородою и нагайкою в замшевой перчатке.

Сунув ноги в туземные туфли, она в одном белье подошла к письменному столу и приготовилась писать.

– Ты куда это пишешь? – спросил ее муж.

– Сама еще не знаю, куда… там разыщут, – отвечала она.

– К кому, по крайней мере?

– К Батогову.

– Да ты разве с ним знакома?

– Нет, вот собираюсь начать знакомство.

– Ты, кажется, совсем с ума сходишь…

– Послушай, в статье шестой сказано…

– Ну, хорошо, хорошо, пиши хоть к самому бухарскому эмиру, хоть к самому черту!..

Он сильно хлопнул дверью. Марфа Васильевна удивленно посмотрела ему вслед.

– Ты, Марта, извини, пожалуйста: это я с просонков, – произнес ее муж, притворив дверь наполовину и начиная умываться.

– Ну то-то! – И она принялась писать.

«Милостивый государь», – написала Марфа Васильевна, – написала и зачеркнула. Подумала немного и написала прямо, без всякого заголовка:

«Мне очень бы хотелось поблагодарить вас лично за ту рыцарскую помощь, которую вы оказали нам прошедшею ночью, во время штурма моего окна тремя пьяными болванами. Я послезавтра рано утром, приблизительно часов в шесть, поеду кататься одна и нисколько не поразилась бы неожиданностью, встретив вас у Беш-Агача[5];2.

Подписи моей вам совершенно не нужно. До свиданья».

Марфа Васильевна запечатала письмо в конверт и надписала: «Батогову». «Куда же?» – подумала она и решила послать письмо к Перловичу, рассчитывая, что последний должен знать местопребывание человека с окладистою бородою.

– Ну, дело сделано, – произнесла она вслух и принялась на спиртовой кастрюльке варить мужу кофе.

VIII. Вызов и отказ

Приезжая в Ташкент, Батогов никогда не любил останавливаться в русской части города и предпочитал туземный город, где он почему-то чувствовал себя гораздо свободнее. Так и теперь: приехав с передовой линии, он расположился у сарта Саид-Азима, одного из влиятельнейших и богатых туземцев города и его старого приятеля.

Саид-Азим предназначил в распоряжение своего гостя одну из просторных, чистых и даже весьма роскошно отделанных в местном вкусе сакель первого двора, убедительно прося Батогова быть совсем как у себя дома и не заглядывать только туда1, – при этом он кивал головою в ту сторону, где были расположены внутренние, сокровенные помещения его семейства, и откуда, несмотря на массы навоза от десятка лошадей, стоявших под навесом переднего двора, все-таки сильно несло запахом мускуса и розового масла.

Пригнувшись на высоком казачьем седле, чтобы не разбить себе головы об низкие ворота, во двор въехал всадник, остановился, посмотрел направо, посмотрел налево и громко крикнул по-татарски:

– Эй! Кто там есть?..

Все лошади, жевавшие под навесом сушеную люцерну, повернули свои головы, посмотрели на рыжего, запыленного коня приезжего всадника, на его белый китель с докторскими погонами, вздрогнули, когда он еще раз закричал: «Да что, ни одного дьявола нет, что ли?..» и громко заржали… Вороной аргамак2 самого хозяина загремел своими цепями, прижал уши, лягнул раза два в воздух и завизжал от злости: уж очень ему хотелось вцепиться рыжему зубами в загривок. Краснощекий джигит, босой, в красном полинялом халате, с бараньим ребром в руках, которое он обгладывал своими волчьими зубами, высунулся из-за навозной кучи, посмотрел на приезжего и спрятался…

– Ну, никак все передохли, – заворчал всадник, слез с лошади, выбрал место под навесом посвободнее и стал привязывать своего коня…

– Саид-Азим-бая[6] дома нет, – сказал тот же самый джигит, вылезая из-за кучи. Он думал, что всадник так себе заехал, а увидит, что никого нет, и назад поедет, но увидав, что русский привязывает коня и, по-видимому, намерен остаться, решился вступить в переговоры.

– Да, нету дома: поехал в караван-сарай и раньше вечера не будет.

– Да мне его не нужно! – отвечал приезжий, – огня подай, дурацкая морда.

Он вынул из кармана сигару, откусил кончик и сплюнул.

– Что, Батогов дома? Офицер русский, что здесь живет, – пояснил он джигиту.

– Тюра-Батогов?.. Тюра-Батогов тоже нет дома.

– Где же он?

– Я почему знаю… Юсуп знает… Эй! Юсуп-бай! Гей!..

Заспанный джигит Батогова показался на пороге одной из сакель.

– Вон, твоего тюра спрашивает, – сказал ему джигит с бараньей костью.

Юсуп пристально посмотрел на доктора, улыбнулся чему-то и сказал:

– Вон, видишь – солнце: оно теперь на ту стену светит, а тень от него сюда падает, а когда оно будет на эту стену светить, а тень туда пойдет, и Батогов-тюра приедет.

– Тень туда, тень сюда… Пойми эту обезьяну, – ворчал доктор, – а все-таки сообразить нетрудно: тень сюда… это значит – по закату, часов в восемь, а теперь… – он вынул свои часы. – Да, часа три подождать придется…

На самой середине двора рос развесистый карагач, покрывавший своею тенью почти весь двор и даже соседние крыши. Вокруг этого дерева сделана была глинобитная насыпь в виде завалинки, на которой могло лежать и сидеть человек десять одновременно. Доктор потребовал себе ковер и седельную подушку: ему принесли и то и другое. Он лег под карагачом и начал пускать кверху кольца, сжигая одну сигару за другою.

Старик с седою, подстриженною бородою принес ему дыню, несколько пшеничных лепешек и миску с виноградом. Таким образом, приезжему представлялась полнейшая возможность с комфортом прождать эти три часа.

Старик и краснощекий джигит с бараньей костью скрылись, остался только Юсуп, который, сидя на пороге сакли, занимаемой Батоговым, не спускал глаз с человека, лежавшего под карагачом.

За воротами, на улице, пронзительно заорал ишак, послышались тяжелые шаги навьюченных верблюдов, арба завизжала немазаною осью, дробно, словно горох, просыпанный на натянутую кожу, протопали многочисленные ноги бараньего стада, которое местный мясник, в окровавленном заскорузлом халате, скупил на базаре и