Парус манит ветер - Олег Михайлович Солдатов Страница 50

он, помрет без рыбы твоей синтетической, которую только с перепугу и можно съесть, от ужаса, как бы в полузабытьи, мол, уж будь что будет, а напоследок пожру хоть еще разок… Ну и жрешь все это. Всю эту химию. Я ж дитя войны… Мы с детства приучены… Ежли дают есть – ешь. В животе потом такое, да с перепугу, словом, революция, а еще напьются все кто чего – соки, чаи там всякие… ну и стоят, толпятся в проходе, очереди ждут…

И этак часов десять-одиннадцать… За всю дорогу так и не удалось вздремнуть. Народ вокруг похрапывает, полумрак, движки гудят, а я пью и колбасу грызу… Курить охота – жуть! Ну ты не представляешь, передать не могу как… Уже на второй час все мысли только о сигарете, глаза чуть прикрою – перед глазами сигарета, песенки в голове крутятся про сигарету… а курить нельзя. Пытка!.. Кто-то просыпается, встает, идет, возвращается, а я сижу у прохода, мне всех пропускать надо. Ну и тоже встаешь. Так и летел, глаз не сомкнул…

Когда сели, хорошо, мне парнишка этот помог сумку подхватить… Ну так она в полете вдвое тяжелее сделалась, вес набрала, что ли, от близости с озоновым слоем, а у меня ноги ватные, и одна мысль в голове вертится – покурить… Выхожу, а нигде курить нельзя. Запрещено. Знаки кругом. Я думаю, сейчас только затянусь, как меня хвать, и в кутузку, и на рейс до Денвера опоздаю… Пока им объяснишь, а еще штраф впаяют… Но чувствую, подыхаю, все, не могу больше, забрался в самый угол в туалете, думаю, ну хоть одну затяжечку, и сразу потушу… Ты не представляешь. Ужас, до чего дошло. Сигарету вытянуть не могу из пачки, пальцы как деревянные, не слушаются. Наконец кое-как достал, зажигалкой чиркнул, прикурил, затянулся… Ну, старик, я тебе передать не могу, отдохновение… Чуток ожил, дай, думаю, вторую затяжку, но удержался, сейчас вторую, потом третью и заметут как нечего делать. Сигарету затушил, бутылку пустую из-под коньяка поставил в уголочек – оставил сувенирчик на память им и на пересадку почапал.

И опять в самолет, и еще четыре часа, и тут уж никто по-русски вообще не говорит, все чего там лопочут на своем тарабарском, языками будто картошку жаренную ворочают во рту, я ни слова не понимаю. Сумку в ноги поставил, мне стюардесса чего-то ку-ку-ку, лю-лю-лю, тю-тю-тю… Я киваю, она рукой показывает, мол, туда поставьте. А там место, ниша такая промежду салонами, ну я туда ее и задвинул. Как, думаю, хорошо, и наверх тягать эту бандуру не понадобилось.

Сели в Денвере, выхожу из аэропорта, осматриваюсь. Старик, другая планета!.. Даже воздух другой, атмосфера не наша, и я стою, как космонавт, первый человек на Марсе, Незнайка на Луне… Вижу, все идут куда-то, ну и я за ними, думаю, народ знает, куда надо. Так и есть, вон брат стоит, машет рукой мне, встречает. Садимся в его машину, покатили… Приезжаем к нему, дом двухэтажный, четыре спальни, два туалета, гостиная. Лужайка, пара кустиков, словом, американская мечта, стриги газон и горя не знай. А время уж к вечеру. Брат спать пошел, а я в гостиной у телевизора остался. Не спится, каналы щелкаю. А там их сотня!.. Казалось бы, часов двадцать уже глаз не сомкнул, да какой там, больше! Это ж еще те, что до полета считать надо. А не спится, и все тут. Организм из стресса не желает выходить. А у брательника в холодильнике литровая водки и литра три вина сухонького красного. Ну вот, я сижу у телевизора, культуру ихнюю массовую впитываю и потихоньку пью. Все надеюсь, выпью – усну. Должно ж меня сморить-таки когда-нибудь. Ведь не бывает же такого, чтобы человек не заснул рано или поздно. Правильно?.. Вот пью, пью… водку выпил, вино допиваю и только часам к шести утра, уж светать начало, чую, начало меня потихоньку в сон клонить. Ну думаю, слава богу… И заснул наконец-таки. Проснулся около полудня, вижу: брат надо мной склонился, осматривает, будто я неживой, принюхивается, пульс щупает. Проверяет, дышу я али как? Заметил, что я глаза открыл. «Фу-у, – говорит, – как ты меня напугал!» Я спрашиваю: «Что случилось? Чем это я тебя мог напугать?» А он, говорит: «Скажи, пожалуйста, как ты себя чувствуешь?» – «Ничего, – говорю, – нормально чувствую». – «А позволь спросить, – говорит, – у нас тут ночью кто-то еще был?» Вижу, он на бутылку пустую из-под водки косится и на бадью винную… а в ней тоже на донышке. «Нет, вроде, – говорю. – Я никого не видел, при мне никого не было. А что? Что-нибудь пропало?» Он руками машет. «Нет, – говорит, – ничего не пропало… И ты не подумай ничего такого… Ты можешь брать в этом доме все, что захочешь… Но скажи, пожалуйста, неужели это ты один все выпил?» Я киваю, да, мол, один… А что тут удивительного? А он губами пожевал, глаза у него распахнулись во всю природную ширь, и говорит мне: «Знаешь, – говорит, – если б я столько выпил, я бы, наверное, умер». Это он, значит, никак поверить не мог, что обычный человек, такой, как я, в одиночку столько выпить может. Ну, я по плечу его потрепал, улыбнулся ласково и отвечаю: «Это потому, что ты, брат, любитель… А я-то – профессионал!» Встал, умылся, чаю попили и поехали на свадьбу.

Для свадьбы ресторан сняли за городом. Место красивейшее. Предгорье, холмы зеленые, долина в низине, все цветет и благоухает. Народу понаехало, встать негде. Все ж на своих машинах. Там, в Америке, без машины ты ж не человек, вообще никуда не доедешь. Они ж общественный транспорт у себя весь почти изничтожили. Все теперь на личных авто рассекают… Прикатило, в общем, человек сто гостей. Все с детьми, с друзьями, кто с кем, со всего мира съехались, да еще и я из России. Ресторан русский, все официанты по-русски лопочут… И это при том, что среди приглашенных ни одного русского, все евреи. Это, знаешь, целый народ новый вывелся – русские евреи, ашкенази такие… Да и музыканты тоже, небось, евреи по паспорту. То ж евреи в России культуру создали, как и, мать ее так, революцию, и русским ее подарили, но не приживается никак, сколько лет прошло, нет, ни в какую. Вот они ее с собой, куда ни поедут, берут, культуру эту, и дальше несут… Не в пейсах же ходить! Смешно даже, маскарад какой-то… Словом, музыканты русские, из эмигрантов, голосищи