Дракон из черного стекла - Джим Чайковски Страница 24

Подойдя к бортовым поручням и крепко ухватившись за них, чтобы защититься от штормов, терзающих его внутри и снаружи, он повернулся к Торину, когда тот присоединился к нему. Микейн доверял ему куда больше, чем всем остальным. Поначалу он назначил его своим верховным военачальником, но вскоре попросил вирлианского рыцаря вернуться к нему, не способный терпеть так близко от себя кого-то еще.

– Скажи-ка мне, Торин… Кто посмел бы нанести удар в такой трусливой манере?

– Истинный злодей остается неизвестным. Но при обыске кухни – где готовилась вчерашняя вечерняя трапеза – среди специй и соли был обнаружен пузырек с рикином.

Микейн резко повернулся к капитану.

– Рикином?

– Ядом, получаемым из гриба, который растет только в лесах Майрской Чащобы.

Микейн с такой силой вцепился в поручень, что побелели пальцы.

– В лесах южной части Клаша…

Торин кивнул, поняв намек.

– Кухонному мальчонке было велено добавить этот яд в подогретое вино, поданное вам после ужина. Ему сказали, что это самая обычная смесь мяты и меда, которую предпочитает королевская семья.

Микейн закрыл глаза. Он никогда не был особым любителем пряного вина, которое принято подавать к столу исключительно в Тучноземье, и помнил, что оставил свой кубок нетронутым. Но для Миэллы это был вкус родного дома…

– Кто же обманул этого мальчишку, вынудив совершить такое злодеяние?

Торин поморщился.

– Этого мы уже никогда не узнаем. Едва лишь он начал говорить, как забился в конвульсиях, а лицо у него посинело. Мальчик умер, не сказав больше ни слова.

Микейн все понял.

– Кто-то отравил отравителя…

– Похоже на то. Сейчас допрашиваются все присутствующие. Хотя очень многие так или иначе соприкасались с этим мальчишкой – как до, так и после ужина, и сейчас уже никаких концов не найдешь. Мы можем так и не узнать, кто в этом доме является изменником престола.

– Однако мы все-таки знаем, кто изначально направлял его руку. – Микейн пристально посмотрел на Торина. – Наверняка шпионы Южного Клаша. Скорее всего, ими руководила сама императрица… или мой братец.

– Мы продолжим докапываться до правды, – пообещал Торин.

– А что же Миэлла? Есть ли какое-то средство от того недуга, что поразил ее?

Торин уставился на свои сапоги.

– Есть лекарственные снадобья, которые могут отсрочить смерть, но только на время. Всего на несколько дней, а может, недель. Хотя в конечном итоге эта хворь убьет ее. Никакого лечения не существует. Я уже отправил почтовых ворон в Вышний Оплот – чтобы там созвали лекарей и алхимиков. Мы сделаем всё, что в наших силах, но гибельный исход неизбежен.

Микейн хранил молчание. Его следующие слова едва не унес ветер:

– Если мы попытаемся отсрочить смерть, насколько мучительно это будет для Миэллы?

Торин натужно сглотнул, что было достаточным ответом.

Микейн задал более сложный вопрос:

– Дитя, которое она носит в себе… Сможет ли королева прожить настолько долго, чтобы ребенок достаточно вырос и мог быть хирургически извлечен из ее чрева живым, прежде чем ее не станет?

– Чтобы ответить на этот вопрос, нужен целитель, – признал Торин с несколько обиженным видом. – Но есть надежда, что ребенок в утробе матери сможет противостоять этому яду.

Микейн выпрямился, призывая надежду откуда только возможно. Торин уже явно принял эту деталь во внимание.

– Говорят, что рикин поражает легкие, постепенно разрушая слизистую оболочку и ткани. – Торин бросил взгляд в сторону баковой надстройки. – Младенец в утробе матери, с едва сформировавшимися легкими, может быть избавлен от подобной участи. Хотя знайте, что королеве будет нелегко пройти такой путь ради спасения ребенка.

Микейн вспомнил страдание в глазах у Миэллы, когда она справлялась об Олле и Отане.

– Королева пойдет на все что угодно, только чтобы спасти ребенка, которого она носит в себе.

«Я полностью в этом уверен».

Торин опустил взгляд, тоже явно сознавая эту истину. Провел рукой по поручню в сторону вцепившихся в него пальцев Микейна, словно желая утешить его, но тот отстранился. В этот момент любая попытка утешить и приободрить его вызывала у него отвращение. Сейчас требовалось быть стойким и решительным.

«Ребенок должен выжить».

Торин убрал руку.

– С вашего позволения, я отправлю еще одну почтовую ворону, дабы выразить сие намерение – пускай в Вышнем Оплоте будут готовы к нему.

Микейн взмахом руки отпустил его. Когда Торин направился к двери, Микейн остался стоять у бортовых поручней – ему требовалось немного побыть одному. То, что ждало его впереди, вызывало у него дрожь. Сунув руку во внутренний карман своего королевского камзола, он вытащил плотно запаянную ампулу с ядом.

Ифлеленский Исповедник, добывший рикин, обещал, что ребенок будет вне опасности. Отравление будет стоить жизни только его королеве. Такая трагедия сплотит народ Халендии, который все громче выражает протест против его правления. Хуже всего было то, что народные настроения неуклонно склонялись против растущей угрозы войны. Поговаривали, что даже имя Канте украдкой упоминалось среди недовольных.

Микейн еще крепче сжал ампулу в пальцах.

«Этому нужно положить конец».

Никто не станет выступать против скорбящего короля, охваченного сердечной болью и яростью. Когда империю – и в первую очередь его собственного братца, осевшего там – будут на каждом шагу обвинять в убийстве королевы, совершенном в столь подлой манере, барабаны войны загремят еще громче.

Микейн представил себе милое личико Миэллы. Он любил ее всем сердцем, как и она его. Но ее мученическая смерть должна была сослужить королевству гораздо лучшую службу, чем ее жизнь.

Ради Халендии, ради ее короля, ради их детей…

«Миэлла должна быть принесена в жертву».

Микейн разжал пальцы, и пузырек с ядом выскользнул из его ладони, пропав в тумане внизу.

И все же ярость душила его. Он представил себе Ифлеленского Исповедника, раздобывшего яд и обещавшего, что умрет только она одна.

Не двое, не его нерожденный ребенок.

Микейн перевел взгляд на юг, в сторону Вышнего Оплота, представив себе этого одноглазого некроманта, укрывшегося в глубинах своего логова в Цитадели Исповедников, в самом центре этого их гнусного инструмента. В последнее время урод редко показывал свое лицо солнцу. Когда внимание Микейна переключилось на войну, Исповедник отступил глубоко в тень, с головой уйдя в свои собственные махинации и занимаясь черной алхимией, известной только Ифлеленам – тем, кто поклонялся этому гадючьему богу, Владыке Дрейку.

Даже когда Микейн вызвал этого Исповедника в свои личные покои и поручил ему это задание, тот едва ли обратил на него внимание – его взгляд был устремлен куда-то за тысячу