Джон Бойн - Бунт на «Баунти» Страница 14

– О, – мистер Фрейер кивнул, – понятно. И вы, мастер Тернстайл, полагаю, – он самый.

– Он самый, – подтвердил я.

– Великолепно, – сказал мистер Фрейер. – Что же, в таком случае добро пожаловать. Если будете служить хорошо, то увидите, что капитан и офицеры – люди вполне приличные.

– Такова моя цель, – сказал я, ибо мне вдруг пришло в голову, что, может быть, ничего такого уж страшного меня не ожидает, а вовсе и наоборот, так почему бы и не поработать как подобает, пусть мистер Зелес узнает, что я его не подвел.

– Ну и хорошо, – сказал мистер Фрейер, шагнув вперед. – Ибо чего же большего мог бы просить от мальчика любой из нас?

С этими словами он направился к трапу и скрылся из виду.

Мистер Сэмюэль повернулся ко мне, лицо его пылало; ему совсем не понравилось, что мистер Фрейер обошелся со мной по-дружески.

– Ишь прохвост! Лебезил перед ним, как шлюшка.

– Всего лишь был с ним учтив, – возразил я. – Разве от меня не этого ждут?

– Долго ты здесь с такими замашками не протянешь, обещаю, – заявил он, а следом указал на низкую койку в углу, рядом с дверью капитанской каюты: – Спать будешь здесь.

Я изумленно уставился на нее. Закуток закутком, люди будут днем и ночью проходить мимо койки, наступая мне на голову.

– Здесь? – переспросил я. – Разве у меня не будет своей каюты?

Тут он загоготал во весь голос, олух, покачал головой, а после схватил меня за руку и потащил, как сегодня делали все, к каюте капитана.

– Ящики видишь? – спросил мистер Сэмюэль, разворачивая мою голову в сторону четырех крепких дубовых сундучков, стоявших в ряд на полу, каждый следующий был меньше предыдущего.

– Вижу, – ответил я.

– В них одежда и вещи капитана, – сказал он. – Разберешь их, все до единого. Одежду отправишь в платяные шкафы, вещи разложишь по полкам. Аккуратно, заметь себе. А потом уложишь ящики один в другой и уберешь, чтобы не лезли под ноги. Сможешь ты выполнить эти указания, мальчишка, или ты слишком глуп, чтобы понять их?

– Думаю, что смогу, – выкатив глаза, ответил я. – Хоть они и шибко умственные.

– Ну так займись, и пока не покончишь с этой работой, чтобы я тебя на палубе не видел.

Присмотревшись к сундучкам, я понял, что все они заперты, и потому обернулся к хорьку спросить, нет ли у него ключей, однако его уж и след простыл. Слышно было, как он торопливо улепетывает, и теперь, оставшись в одиночестве, ничем не отвлекаемый, я не смог не заметить, что корабль раскачивается – с носа на корму, с борта на борт, – и не вспомнить рассказов о людях, которых выворачивало наизнанку, пока они не привыкали к такой качке. Слабаки и дураки, всегда полагал я, потому как у меня-то желудок был ух какой крепкий. Я вошел в каюту и закрыл за собой дверь.

Вообще говоря, для того, чтобы залезть в сундучки, я ни в каких ключах не нуждался, мистер Льюис научил меня штучкам почище этой. Капитан уже разложил по своему столу кое-какие вещицы, которые можно было использовать как отмычки, я выбрал хорошо заостренное гусиное перо, вставил его без нажима в замок, дождался, когда щелкнет пружина, и, привычно надавив на перо, вскрыл первый из сундучков.

Ничего сверх ожидаемого мной он не содержал. Несколько разных мундиров, один наряднее другого, – я решил, что, когда мы доплывем, куда плывем, капитан воспользуется ими, чтобы поражать дикарей пышностью своего убранства. Была там и одежда попроще, и исподнее покрасивее любого, какое я носил в моей жизни, и, смею сказать, поудобнее тоже. Почти такое же мягкое, как у женщин, подумал я. Есть люди, которые получают удовольствие, копаясь в чужих вещах, но я не таков, и потому я быстро занялся делом, раскладывая все, что находил, по новым местам со всей возможной аккуратностью, стараясь не помять и не испачкать одежду, – в конце концов, это была моя новая работа, и я решил показать, что способен хорошо справляться с ней.

В самом маленьком из четырех сундучков я обнаружил множество книг – все больше поэтических и том «Трагедий» мистера Шекспира – плюс перевязанную красной шелковой лентой пачку писем, которую я сразу поместил на письменный стол капитана. И наконец, я извлек оттуда три портрета. Первый изображал джентльмена в белом парике и с острым красным носом. Глаза его сидели в черепе глубоко, а на портретиста он смотрел с чем-то близким к убийственному презрению; не хотелось бы мне разойтись с этим джентльменом во мнениях. Второй портрет больше пришелся мне по вкусу. Молодая леди – причудливые кудряшки, нос пуговкой, глаза, благодушно взирающие вверх, – я предположил, что это жена или нареченная капитана, и сердце мое слегка попрыгивало, пока я разглядывал ее, поскольку она меня взволновала. Третий изображал паренька лет восьми-девяти, кем он мог быть, я не знал. Пролетела не одна минута, прежде чем я подошел к столу и расставил по нему портреты – так, чтобы капитан видел их, заполняя судовой журнал, – а в то самое мгновение, когда я собрался отступить назад, корабль вдруг нырнул вниз и я едва успел выбросить вперед руку, ухватиться за край стола и тем уберечь себя от падения.

Подождав немного, я выпрямился во весь рост. Окошко в каюте было только одно, крошечное, и по нему безжалостно хлестал дождь. Я доковылял до него, протер стекло, но ничего толком не увидел, а когда отступил от окна, судно мотнуло в противоположную сторону, и на сей раз я упал, едва не раскроив себе череп об угол одного из капитанских сундучков. Впрочем, корабль быстро восстановил равновесие, и я решил уложить, как мне было велено, сундучки один в другой и убрать их от греха подальше – на случай, если опять упаду, а покончив с этим, направился к двери, растопырив руки и хватаясь за все, что могло помочь мне сохранить вертикальное положение.

В коридоре людей в это время не было, я двинулся в сторону трапа через большое помещение с глиняными горшками, но тут еще один нырок корабля бросил меня в одну сторону, а мой желудок в другую, и я ощутил нараставшее в глубине моего тела огромное давление, ничем не схожее с тошнотой, какую когда-либо испытывал. Мгновение я пытался собраться с мыслями и, едва успев сосредоточиться на них, изверг изо рта струю, столь неожиданно сильную, что меня отбросило назад, а мысли мои устремились лишь к одной цели – свежему воздуху, который ожидал меня вверху трапа.

К этому времени я уже решил, что моряцкая жизнь все-таки не по мне, и вознамерился извиниться перед мистером Зелесом и вернуться туда, откуда пришел, – пусть даже в тюрьму, – однако, добравшись до верхних ступенек трапа, высунувшись наружу и оглядевшись, никакой земли не увидел. Мы уже вышли в море! Я разинул рот, чтобы окликнуть кого-нибудь из сновавших по палубе матросов, но не смог произнести ни слова, да шум волн и неистовство дождя и ветра были такими, что меня, думаю, все равно ни одна живая душа не услышала бы.