Алексей Полещук - МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1961. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов Страница 116

Усов прикидывал, припоминал: вот там Рябиновый мыс, а левее остров Долгий Камень. Отсюда, из-под створного знака, шхеры — как на ладони. Мезенцева увидела многое, но он, Усов, сумеет увидеть еще больше. Увезет с собой две-три пометочки на карте.

Пометочки? Вроде бы маловато.

И опять бинокль замер у вешки. Милиционеров на «перекрестке» нет. Светофоры-маяки работают только в темное время суток. Днем приходится полагаться на створы и вешки. А что, если?…

Хотя нет, не удастся. Солнце неусыпным стражем стоит над шхерами. Да и нельзя привлекать внимание к острову, пока катер еще не на ходу.

Усов даже зубами скрипнул с досады. Шурка удивленно посмотрел на него. Гвардии лейтенант что-то шептал про себя, щурился. Ну, значит, придумывает новую каверзу!

Усов продолжал смотреть в бинокль.

На войне люди отвыкают воспринимать пейзаж как таковой. Пейзаж приобретает сугубо служебный, военный характер. Холмы превращаются в высоты, скалы — в укрытия, луга — в посадочные площадки. А для моряка все, что он видит на суше, это ориентиры, по которым проверяет и уточняет место своего корабля. («Зацепился вон за ту скалу, беру пеленг на колокольню».)

Однако и до озабоченного Усова стало постепенно доходить, что шхеры красивы. Как ни странно, впервые увидел зги места днем, хотя и считался главным «специалистом по шхерам».

Оказывается, шхеры были разноцветными. Гранит — красный или серый, но под серым проступают красные пятна. На граните — сиреневый вереск, ярко-зеленый папоротник, темно-зеленые, издали почти синие ели, желтоватая высохшая трава.

Гранитное основание шхер выстлано мхом, бурым или зеленоватым. Резкий силуэт елей и сосен четко прочерчивался над кустами ежевики и малины и лиственными деревьями: дубом, осиной, кленом, березой. Некоторые деревья лежали вповалку — вероятно, после бомбежки. А в зелень хвои вплетался нарядный красивый узор рябины и можжевельника.

Однако главной деталью пейзажа была вода. Она подчеркивала все удивительное разнообразие шхер. Обрамляла картину и в то же время как бы дробила ее.

Местами берег круто обрывался, либо сбегал к воде каменными плитами, похожими на ступени.

Были острова, заросшие густым лесом, конусообразные, как клумбы, в довершение сходства обложенные камешками по кругу, А были почти безлесные, добросовестно обточенные гигантскими катками-ледниками. Такие обкатанные скалы сравнивают с бараньими лбами.

Кое-где поднимались из трещин молодые березки, как тоненькие зеленые огоньки, — будто в недрах гранита бушевало пламя и упрямо пробивалось на поверхность.

Цепкость жизни поразительная! Усов вспомнил сосну, которая осеняла его катер, укрывшийся в тени берега. Пласт земли, нанесенный на гранит, был очень тонкий, пальца в два. Корни раздвинулись и оплели скалу будто щупальцами.

Так и он, Усов, в судорожном усилии удержаться в шхерах плотно, всем телом приник к скале…

Чачко негромко окликнул его:

— Ну. что там?

— Опять бревна тащат, товарищ гвардии лейтенант! И куда им столько?

— Тротил, аммонал!.. Из древесины целлюлозу вырабатывают, потом взрывчатку.

Чачко только вздохнул.

— Что вздыхаешь?

— Торпеды-то утопили, товарищ гвардии лейтенант.

— Ну, торпеду слишком жирно на эту древесину. Вот вышел бы «Фон дер Гольц»…

Усов тоже подавил вздох.

Он очень ясно представил себе, как лихо выскакивает на катере из-за мыса и всаживает торпеды в броненосец береговой обороны. Но он безоружен, безоружен! И опять Усов оглянулся на створный знак.

Другой командир, возможно, держал бы себя иначе. Как говорится, сидел бы и не рыпался, дожидаясь ночи. Но Усову не сиделось.

Он положил бинокль на траву и отполз к заднему створному знаку. Камень потрескался. Зигзаг трещин выглядел, как непонятная надгробная надпись.

Шурка, ничего не понимая, смотрел во все глаза на гвардии лейтенанта. Тот, по-прежнему ползком, обогнул камень, налег на него плечом. Камень как будто поддался — вероятно, не очень глубоко сидел в земле. Гвардии лейтенанту это почему-то понравилось. Он улыбнулся. Улыбка была усовская, то есть по-мальчишески озорная и хитрая.

Задумал что-то! Но что?

— Сдавай вахту, юнга, — приказал гвардии лейтенант. — Домой поползем.

И тут Шурка щегольнул шуткой, — флотской, в духе Усова.

— Вражеские шхеры с двумя створными знаками и одной вешкой сдал, — сказал он.

А Чачко, усмехнувшись, ответил:

— Шхеры со створами и вешкой принял!

Шутить в минуты опасности и в трудном положении было традицией на гвардейском дивизионе.

«Дома» все было благополучно. Катер слегка покачивался под балдахином из травы и ветвей. Ремонт его шел полным ходом, по боцман не был доволен. По обыкновению, он жучил сонного Степакова: «Не растешь, не поднимаешь квалификацию. Как говорится, семь лет на флоте и все на кливер-шкоте». Степаков только сердито шмыгал носом.

Впрочем, флотский распорядок соблюдался и во вражеских шхерах — ровно в двенадцать («адмиральский час») сели обедать сухарями и консервами. Потом был разрешен отдых.

Шурка разлегся на корме и мгновенно заснул, как засыпают только моряки после вахты.

Усов остановился рядом, вглядываясь в его лицо. Оно было худенькое, угловатое. Когда юнга открывал глаза, то казался старше своих лет. Но сейчас выглядел совсем мелюзгой, посапывал по-ребячьи и чему-то улыбался во сне.

Кем же ты будешь, сынок, когда вырастешь? Что ждет тебя впереди? Может, приедешь в эти самые шхеры отдыхать и вспомнишь, как мы воевали здесь когда-то с тобой? И не такое случается в жизни. Ведь еще в старой России места эти славились, говорят, как первоклассный курорт. Чуть ли не называли их даже Северной Ривьерой…

Усов прислушался к негромкому матросскому разговору. Боцман обстоятельно доказывал, что девушке не полагается быть одного роста с мужчиной.

— Моя — невысоконькая, — говорил он, умиленно улыбаясь. — И туфельки носит, понимаете ли, тридцать третий номер. Сума сойти! Уж я — то знаю, до войны вместе ходили выбирать, мне аккурат по эту косточку. — И он, разогнув огромную ладонь, показал место на кисти руки.

— Какие там туфельки! В сапогах небось ходит, — вздохнул моторист Дронин. — Нынче вся Россия в сапогах…

Один Степаков не принимал участия в разговоре. Он неподвижно смотрел в воду, как загипнотизированный.

Почувствовав присутствие командира за спиной, Степаков оглянулся.

— Щука, товарищ гвардии лейтенант, — жалобно сказал он. — С метр будет, а то и поболе, все полтора.