Дочь Двух Матерей - Anita Oni Страница 102

покоряя очередной рубеж в виде внушительной круглой даты, облачившись в чёрный бархат, отправляются к лекарю принять свою последнюю пилюлю. Им не смеют в этом отказать: право на добровольную смерть в эскатонском законодательстве так же неотъемлемо, как и право на жизнь. Но надо отметить, что такие люди всегда были в меньшинстве; они, как правило, имеют отягчающие обстоятельства в виде затяжной болезни, отсутствия добрых друзей, знакомых и родственников или же в целом теряют к жизни интерес. Остальные не торопятся туда, где, в конечном итоге, всё равно окажутся: куда лучше наслаждаться грядущими деньками, сколько бы их ещё ни выделил Создатель.

Рэдмунд же попадал в отдельную категорию тех, кто однозначно и бессмысленно ушёл из жизни раньше положенного срока. Такие мертвецы всегда вызывали в окружающих наибольший отклик. Родители, узревшие гибель своих детей, по праву считаются несчастнейшими из смертных, и Тоуру с Фэй предстояло выпить эту чашу, положим, на треть (а по ощущениям, всё же, до дна). Они сделали это с достоинством, стараясь не обнаруживать своих эмоций и не позволить им взять верх над собой. Заботы о похоронах возложила на себя администрация кианы Виллы. Поскольку все и так, можно сказать, были в сборе, решили не усложнять ситуацию переправкой тела в Рэди-Калус и организовать церемонию на месте. Налу с Агрисом, после прощания с другом, вышли на свежий воздух, чтобы не маячить на глазах у родственников.

«Вот и погуляли на свадьбе, — ворчал Налу. — Знал бы я, что этим кончится, неужто я бы позволил этому дураку лезть тогда в прорубь?»

Агрис только шикнул на него: не пристало бранить мертвецов.

А на заднем дворе уже по всем правилам раскладывали погребальный костёр.

«Видеть это не могу…» — прошептала Балти-Оре Лесли, имев неосторожность лицезреть эту картину из окна. Сам покойник производил на неё впечатление спящего: подойди к нему, легонько щёлкни пальцами над ухом, и он откроет глаза, улыбнётся и спросит, который час и звонили ли к завтраку. А костёр говорил об обратном, напоминал, что никто не проснётся. Некому.

Лесли вздохнул и, взяв её за руку, отвёл от окна, тогда они приблизились к стоявшей в стороне Паландоре.

Сама Паландора, хоть визуально и пришла в чувство после того, как её выловили из ледяных глубин, мыслями всё ещё была там. Держала киана за руки, за ноги, глядела ему прямо в лицо и не чувствовала ни стыда, ни раскаяния. И то, и другое пришло позднее, но тоже в каком-то завуалированном виде. С этого момента что-то переменилось в ней, в самом её естестве. Говорят, нельзя войти в одну и ту же реку дважды, и сейчас она являлась той самой рекой. То, какой она была ещё несколько дней назад, утекло без остатка и разлилось на далёкой окраине мироздания. А то, какой она стала, или намеревалась стать, приводило её в тихий ужас. Забрать у человека жизнь — о, это было легко, особенно когда он это заслужил, и совершенно не составило труда. А вот жить теперь с этим оказалось невыносимо. Она смотрела на результат своего деяния, прикрытый саваном, и не находила слов, которыми можно было выразить постигшее её смятение чувств. Будь это, в самом деле, несчастный случай, она бы, пожалуй, вздохнула с облегчением: как много проблем разрешилось бы благодаря ему. Возможно, даже пожалела бы бедняжку и пустила слезу. Но сейчас это было бы верхом бестактности. С другой стороны, то, что она совершила, было ужасно, но куда ужаснее, скорее всего, оказалось бы её будущее, если бы она не решилась на это.

Что ж, во всяком случае тем легче ей было играть роль напуганной, убитой горем молодой вдовы. Никто ведь не знал, не догадывался, чего именно она пугалась и о чём горевала — и оттого её состояние и поведение более чем приличествовали ситуации.

Балти-Оре подошла и крепко обняла подругу. «Счастливая, — в очередной раз подумала Паландора. — Такая искренняя, такая жизнерадостная даже в своём огорчении. Ей никогда не приходилось прибегать к интригам, чтобы строить своё счастье — возможно, попросту от того, что она не имела к ним предрасположенности». Старики в деревне говорили, что Творец даёт судьбу каждому по способностям. А, значит, если мягкой и отзывчивой Балти-Оре, не способной хитрить и изворачиваться, дали всё, о чём она могла бы пожелать, просто так, открыто, то, видимо, ей, Паландоре, придётся применить в ход весь свой ум и лукавство, чтобы самой взять причитающееся ей. Только потому, что она это умеет. И начало тому было положено.

«Приезжай навестить меня в Йэллубан, — предложила Балти-Оре, чтобы её отвлечь. — Тебе у нас понравится. Это очень солнечный город, а по весне в нём распустятся тысячи золотых цветов».

Мало кто пожелал задержаться у костра, что неудивительно: едва ли это зрелище можно отнести к приятным. По сути, Рэдмунд остался наедине со своей семьёй и ритуальными служащими. Феруиз долго вглядывалась в огонь, так, что у любого на её месте заслезились бы глаза — у неё же они блестели, отражая отблески пламени, и время от времени в них загорались недобрые искры. Она бы никому не призналась, но сейчас, как с ней это иногда случалось, она видела в огне картины недавнего прошлого — мутно и неразборчиво. И если, как правило, эти видения её не занимали, то сейчас, напротив, она пыталась проникнуть в их суть. Суть, которая вероломно продолжала от неё ускользать. Тёмная толща воды, а на дне что-то древнее, нехорошее. Точнее, не сказать, что нехорошее — само по себе оно ни хорошо, ни плохо. Но сейчас его явно кто-то напугал, разозлил. И оно жаждет ударить в ответ. Защититься, нападая. Яснее Феруиз выразиться не могла, а когда попыталась совершить над собой последнее усилие, костёр уже догорал, и делать ей здесь было нечего.

«Думайте, что хотите, — заявила она вполголоса отцу и матери, — но я уверена, в том, что его убили».

* * *

Как все говорили, Феруиз была сама не своя от горя. Рэдмунд был не просто её братом, но ещё и лучшим другом. Возможно даже единственным. И, тем не менее, это не могло обнадёжить Паландору, чья совесть, как известно, не была чиста. Феруиз не собиралась отказываться от своих слов, и, даже ранее не испытывавшая излишних дружеских чувств к Паландоре, теперь же вовсе глядела на неё исподлобья. Что, если тому виной было не просто разбитое сердце, но её проницательность?

Нет, она не могла знать правду. Никто не мог. Паландора снова