Марджори Ролингс - Сверстники Страница 6

Ему пошёл уже четвертый десяток, когда он женился на цветущей девушке, которая была вдвое крупнее его, погрузил её вместе с кое-каким домашним скарбом в запряжённую волами повозку и по тряской дороге приехал сюда, в глубину зарослей, где своими руками поставил дом. Землю он выбрал удачно, насколько это вообще было возможно на здешних угрюмых пространствах, занятых худосочной песчаной сосной. У Форрестеров, живших за четыре мили отсюда, он купил хороший возвышенный участок посреди соснового островка. Островок этот, расположенный в засушливой местности, вполне заслуживал такое название, потому что в буквальном смысле слова был островом, приподнятым над уровнем окружающей земли и поросшим болотной сосной, – урочищем в волнистом море скраба. На севере и западе лежали вразброс другие такие же острова – клочки буйной зелени, вызванной к жизни какими-то случайными колебаниями состава почвы и увлажнённости, – и попадались даже хэммоки – оазисы субтропического леса, самой пышной зелени Флориды. Кроме болотной сосны, в этих местах встречался живой дуб, красный лавр и магнолия, дикая вишня и ликвидамбр, ореховое дерево гикори и падуб.

Единственным недостатком этого места была скудость воды. Её уровень лежал здесь так глубоко, что постройка колодца была бы неслыханной роскошью. А потому вплоть до того времени, пока не подешевеют кирпич и известка, воду обитатели Острова Бэкстеров вынуждены были брать из большого провала на западной окраине своего стоакрового участка. Такие провалы встречаются во Флориде везде, где местность сложена белыми известняками. Под землей здесь текут реки, и бьющие из земли ключи, которые тут же растекаются речкой или ручейком, означают, что река вышла на поверхность. Иногда тонкий верхний слой почвы проваливается, обнажая пустоту, в которой – впрочем, не всегда – бежит поток. Но вот беда – родника в провале на участке Пенни Бэкстера не хватало на ручей. Лишь чистая, процеженная вода день и ночь сочилась из его крутых откосов и собиралась прудком на дне. Форрестеры хотели сбыть Пенни Бэкстеру худую землю в самом скрабе, но у Пенни был сильный козырь – чистоган, и он хотел только «островок».

– В скрабе можно отлично выращивать диких уток и всяких других зверей: лисиц и оленей, оцелотов и гремучек. Но мне не вырастить в чащобе детей.

Форрестеры захлопали себя по ляжкам и буйно захохотали, тряся бородами.

– А сколько в пенни полпенни? – проревел Лем. – Сгодишься отцом лисёнку, вот и молодец!

У Пенни и посейчас, много лет спустя, звучит в ушах его смех. Он осторожно перевернулся, стараясь не разбудить жену.

Он и вправду лелеял дерзновенную мечту о сыновьях и дочерях, продолжателях рода, которые во множестве будут бродить здесь под болотными соснами. И обзавёлся семьей. Ора Бэкстер была просто создана для того, чтобы рожать детей, но, казалось, семя его было такое же худосочное, как он сам.

Дети их рождались хилыми и почти так же быстро чахли и умирали, как и появлялись на свет. Он хоронил их одного за другим на расчищенном месте среди мерилендских дубов, – там, на тощей рыхлой земле, легче было копать. Кладбище разрасталось, и ему пришлось обнести его оградой от разбойничьих набегов вепрей и хорьков. Он вырезал из дерева маленькие деревянные надгробия для всех. Они стояли сейчас у него перед глазами, белые и прямые в свете луны. На некоторых были имена: Эзра Дж., Маленькая Ора, Уильям Т. Другие имели лишь надписи вроде: «Урожденная Бэкстер, умерла 3 мес. 6 дней от роду». На одном Пенни старательно выцарапал складным ножом: «Она так и не увидела света дня». Мысленно погружаясь в толщу прошлого, он перебирал года, как идущий человек касается столбов изгороди.

В цепи рождений обозначился провал. А потом, когда пустота дома уже начала страшить его, а жена почти уже прошла тот возраст, когда можно родить, на свет появился Джоди Бэкстер – и выжил. Когда он был двухлетком и ещё только начинал ходить, отец ушёл на войну. Жену с ребёнком он отправил к своей доброй подруге матушке Хутто, – он думал, что пробудет в отлучке лишь несколько месяцев. Вернулся он через четыре года; время наложило на него свою печать. Он забрал жену и ребёнка и увёз их обратно в заросли, ничего так не желая, как их покоя и уединения.

Мать относилась к своему младшему с некоторой отчужденностью, словно всю свою любовь, заботу и ласку она отдала тем, другим. Зато Пенни души в нём не чаял и был для него не просто отцом, а чем-то гораздо большим. Он видел, что на чудесную загадку природы – птиц и зверей, цветы и деревья, ветер и дождь, солнце и луну – сын смотрит широко раскрытыми глазами, затаив дыхание, как всегда смотрел он сам. И если тёплым апрельским днём мальчик убежал по своим мальчишеским делам, он, Пенни, понимал, как это могло статься. И понимал также, что со временем всё пройдёт.

Жена пошевелилась и что-то пробормотала во сне.

Во всех таких случаях он надёжно прикроет сына от резкости матери, он знал это.

Козодой перелетел дальше в лес, и оттуда вновь донёсся его жалобный крик, удивительно мелодичный на расстоянии. Луна, светившая прямо в спальню, ушла за раму окна.

«Пускай себе побегает, порезвится, – думал Пенни. – Пускай строит свои игрушечные мельницы. Придёт день, и он даже не вспомнит про них».

Глава третья

Джоди с неохотой разомкнул веки. Когда-нибудь, подумал он, убегу в лес и буду спать с пятницы до понедельника. В восточное окно его маленькой спаленки гляделся день. Он не мог бы сказать наверняка, что разбудило его: этот бледный свет или возня кур среди персиковых деревьев. Слышно было, как они одна за другой слетают со своих насестов на ветках. Небо разгоралось оранжевыми полосами. Всё ещё чёрные на его фоне, стояли за росчистью сосны. Теперь, в апреле, солнце всходило раньше, и, должно быть, час ещё не слишком поздний. Хорошо, когда просыпаешься сам, а не мать будит тебя.

Ещё полный сонной неги, он перевернулся с боку на бок. В матрасе под ним зашуршали сухие обвёртки кукурузных початков. Под окном буйно прогорланил петух.

– Горлань, горлань, – сказал Джоди. – Ещё посмотрим, как ты вытащишь меня из постели.

Яркие полосы на востоке ширились, сливались в одно целое. Вот над вершинами сосен разлилось золотистое сияние, а там показалось и само солнце – большая медная сковорода, повисшая среди ветвей. Потянуло ветерком, как будто свет, прибывая, потеснил воздух с потревоженного восточного горизонта. Колыхнулись в глубину комнаты занавески из мешковины. Дуновение достигло кровати и коснулось мальчика прохладной мягкостью чистого меха. Некоторое время он лежал, мучительно колеблясь между негой сна и наступающим днём. Затем соскочил с кровати – и вот он уже стоит на оленьей шкуре, и штаны его, оказывается, под рукой, и рубашка чудом не вывернута наизнанку; он влезает в них, и вот он уже одет, и нет больше сонливости, а только день и запах горячих лепёшек с кухни.