Анатолий Онегов - Они живут рядом со мной Страница 31

Как орудует медведь на пасеке, как ворошит пчел, мне самому видеть пока не приходилось, но от местных жителей слышал не раз, что зверь сначала снимает крышку с улья и несет его в лес, несет осторожно, будто человек. Здесь медведь вытряхивает из улья рамки, жрет не спеша мед и то ли из озорства, то ли от злости, что мед кончился, швыряет пустой улей вниз с горы и долго смотрит, как с грохотом катится пустая деревянная коробка.

Уж какое удовольствие доставляет степенному зверю наблюдать, как кувыркается пустой улей, не знаю, а вот то, что за озорство на пасеке медведя обычно ждет очень строгое наказание, стало мне известно доподлинно, хотя каждый местный пчеловод хорошо знает, как подобру-поздорову отвести, отвадить зверя от пчел. По вот беда: хоть и известна эта наука всем, пользуются ей лишь люди постарше, поспокойней, поумней. А те, что помоложе и побойчей, науку стариков не чтут и принимаются по-своему «отваживать» медведя лишь тогда, когда тот успевает проложить к пасеке не одну дорогу.

Познакомился я чуть ли не в первый день с молодым пчеловодом, быстрым на любое запретное дело. Держал он ружья, собак и при таком внушительном арсенале не желал вступать с медведями ни в какие переговоры. К тому же этот пчеловод отвечал не за собственную, а за государственную пасеку в целых сто ульев и убежденно считал, что два-три улья, скормленные зверю, большого убытка государству не нанесут.

Хоть и были у этого энергичного пчеловода охотничьи ружья, но стрелял он из них в медведя только тогда, когда тот попадался в петлю. И этих самых петель было наставлено вокруг пасеки столько, что хватило бы их, пожалуй, на всех алтайских медведей. Петля — орудие запрещенное, варварское. Пчеловод знал об этом и по весне, когда шла ревизия пасек высшим начальством, петли выставлять не торопился. Потом начальство уезжало, пчелы принимались за работу, и почти тут же в гости к пчелам заглядывали новые «ревизоры».

Сначала медведи появлялись около пасеки осторожно, опасливо вели себя и сразу к ульям подходили редко, будто вели разведку перед генеральным наступлением. Здесь бы и попугать их, предупредить. Так нет — хозяин пасеки будто ничего не замечал. А звери, прознав, что пасека на месте, что пчелы гудят, значит, мед уже есть, вслед за разведкой устраивали первый настоящий поход за медом… И этот поход оканчивался для них удачно.

Пасека теряла ульи, медведи разоряли пчелиные семьи, а человек по-прежнему не заявлял о себе. И тогда, окончательно осмелев, звери шли к ульям напрямую по хорошо известным тропам. Вот тут-то на пути к меду потерявших осторожность зверей и встречали тайно установленные петли. Петля душила, не отпускала, медведь катался, рвался, рычал, хрипел, а под конец только полузадушенно стонал. Здесь обычно и являлся хозяин пасеки и приканчивал зверя выстрелом в голову…

Так по-варварски, жестоко и расправлялись некоторые пчеловоды с медведями, прознавшими дорогу к ульям…

Не успел я познакомиться со всеми способами «наказания» медведей, как пришел ко мне пчеловод, отвечавший за ту самую пасеку, что была неподалеку от нашей деревушки, и попросил помочь ему угомонить медведя. Сам пчеловод не имел ни оружия, ни собак, был человеком тихим, а потому и просил меня, охотника, прийти к нему на помощь.

Пасека была большая, богатая. Но пчеловод хозяйничал здесь неважно, и очень скоро медведь прознал дорогу к ульям и стал собирать с этой пасеки постоянную дань.

Нет, не мог я вынести этому зверю смертный приговор только за то, что узнал он дорогу к ульям. Я не винил медведя. Да разве можно винить ту же собаку, которую никогда ничему не учили, которой никогда не объясняли, что можно, а что нельзя. Но собака сплоховала — проголодавшись и не дождавшись от хозяина пищи, она стащила со стола кусок хлеба. Таких собак почему-то принято бить чуть ли не смертным боем. Но, видя, как бьет другой раз хозяин своего Тузика или Шарика за украденный кусок хлеба, хочется мне взять точно такую же палку и отходить ею не собаку, а хозяина, приговаривая при этом: «Не бей, а учи…»

Так уж положено вести себя человеку, живущему рядом с животными, — не бей лишний раз, а учи, показывай себя, заставляй себя если и не уважать, то хотя бы побаиваться. И здесь, на Алтае, давно знали, как учить, как отваживать медведей от пчел.

Еще по весне, когда медведи спускаются с гор и первый раз в этом году появляются возле пасек, настоящий пчеловод разводит в воде дымный порох, мочит в такой пороховой кашице кусочки материи и кладет напитавшиеся порохом тряпочки на крайние ульи, окружая таким запашистым кольцом всю пасеку. Наткнется медведь на это пахнущее предупреждение и обойдет пасеку стороной. Правда, такой опыт со временем может позабыться, сунется медведь к пчелам еще раз, но тут о нежеланном визите предупредит пчеловода собака. Выйдет пчеловод на лай пса, выстрелит вверх раз-другой или поколотит стальным тяжелым болтом по старому чугунному котлу, принесенному на пасеку из бани, — и снова медведь, поняв предупреждение, уберется подобру-поздорову.

Бывает и так: устраивает пчеловод вокруг пасеки самые разные грохоты и колотушки — подвешивает на проволоке банки с камнями, обрезки труб, мастерит громкие колотушки по ручью, что бежит с гор мимо пасеки, — здесь уже за тебя гремит колотушками вода. Придешь на такую пасеку — нет никого, а вокруг что-то все время постукивает, поскрипывает.

Говорят, побаивается медведь таких колотушек и грохотов. Да и не только говорят. Прежде чем пойти на пасеку, разговорился я с пожилой женщиной, которая до этого года работала там. И рассказала она, как две женщины, она и ее сестра, держали пасеку, как выкладывали тряпочки с порохом, как попугивали медведя колотушками, — и за все время не сунулся к ним никакой медведь.

Слушал я рассказы пожилой женщины, много лет ходившей за пчелами, и понимал, что пчеловод, который теперь отвечал за пасеку, сам виноват во всем, не постарался, не подумал, не побеспокоился, а теперь вот и расплачивается за беспечность.

Закончила рассказ пожилая женщина так:

— А теперь что — медведя избаловали. Теперь только стрелять его. И все.

Хоть и уважал я эту старательную и смелую женщину, но согласиться с ней не согласился, правда, и план свой ей не открыл. Были у меня другие мысли, другие думы. Здесь, возле алтайской пасеки, на которой хозяйничал теперь медведь, вспоминал встречи с медведями в Архангельских и Вологодских лесах, в Карелии, и верилось, что и алтайский мишка «поймет» меня, что удастся урезонить его, «уговорить», отвести от пасеки, как отводили и волков, и медведей от стада известные мне пастухи.