Вячеслав Пальман - По следам дикого зубра Страница 26

Чем свет мы поднялись, осмотрели своих коней, глянули с высоты романовской дачи на уютную и сонную Красную Поляну, на пенистую, сердитую Мзымту, бегущую к морю, и тронулись по знакомой тропе на перевал.

На этом кончаются записи в книге красного переплета.

Последний десяток страниц Зарецкий исписал очень убористым почерком, многие слова сокращал — видно, хотелось ему закончить описание событий в ту осень на оставшихся страницах первой своей книги. И он использовал ее до конца! Ни одной чистой страницы не осталось. Некоторые фразы вписаны на полях, даже на внутренней стороне обложки. Но он так и не сумел втиснуть сюда свои впечатления по возвращении домой после насыщенной событиями великокняжеской охоты.

Зато вторую, зеленую книгу он начинает как раз с описания происшествий, касающихся прежде всего его личной жизни.

Запись четвертая

В родительском доме. Воскресная обедня и новое знакомство. Данута Носкова. Давняя трагедия. Соперник. Отъезд из Псебая.

Никита Иванович Щербаков торопился. Всю дорогу только и говорил об оставленных без наблюдения кордонах. Подумать только — более трех недель в отлучке! Каково теперь на том же Закане, на Кише, в Гузерипле да и вокруг самого Псебая! Леса открыты, без охраны. Приходи, стреляй, ставь силки и петли, безобразничай. Егеря заняты с их высочествами, черным охотникам вольно делать, что их душа пожелает!

Едва только тропа выходила на ровное место или шла под уклон, он тотчас переводил коня на рысь, и мы все согласно поспешали за ним. Потому и обошлись всего двумя ночевками — на Умпыре, где побарствовали в новеньком княжьем домике, который стоял теперь с голыми стропилами (брезент казаки сняли и увезли), и еще на Черноречье, где давно стоял благоустроенный кордон.

Поздно вечером, уже на виду Псебая, Никита Иванович попридержал коня и сказал Телеусову:

— Ты уж расстарайся, Алексей Власович, накрой при случае умпырскую хату дранкой, что ли, а то промокнет до весны и сгниет. Тебе же при обходах сгодится, базу там устроишь. Да и путники какие проходить будут, остановятся, добрым словом помянут.

— Это я держу в голове.

Наши кони понимали, что едем домой, и, несмотря на усталость, шли бойко, встряхивали гривами, предвкушая отдых после многих дней изнурительных походов.

На развилке улиц мы пожелали друг другу доброй ночи и разъехались. Очень не хотелось вести Алана на казачий двор. Я решил оставить его на эту ночь у себя.

Вот и наш дом в четыре окна. Два из них — в спальне родителей — еще светятся. У ворот я соскочил, размял затекшие ноги. Алан потряс удилами, фыркнул. И тотчас на крыльце возникла фигура в светлом капоте. Мама… Она ждала.

— Андрюша, наконец-то! — воскликнула она со слезами в голосе и, прежде чем спуститься, обернулась в открытую дверь и позвала: — Михаил Николаевич, Миша, сынок приехал!..

Мы обнялись, мама озабоченно провела ладонями по моим рукам, по спине. Цел-невредим. Отец подошел, прижался жесткими усами с неистребимым табачным запахом, пробормотал: «Слава всевышнему», помог расседлать Алана, понес сумы, а мама уже ставила самовар и хлопотала над поздним ужином.

Отчий дом! Как привязываемся мы к нему и как дорог он всем, особенно после разлуки! Как много воспоминаний хранят его старые стены и какие не сравнимые ни с чем тепло и любовь исходят от родных людей, хранителей нашего детства, для которых ты всё, чем они живут, чем печалятся и радуются до конца дней своих!

Я пил смородинный чай, ел аппетитные баранки и рассказывал, рассказывал об охоте, а они слушали, переглядывались, смеялись и пугались. Потом внимательно, даже строго, с какой-то непонятной мне почтительностью передавали из рук в руки толстые серебряные часы, и отец, вооружившись очками, три или четыре раза, про себя и вслух, прочитал выбитые на крышке слова: «За заслуги. Личный дар Е.И.В. Великого князя Сергея Михайловича» — и, растроганный, с повлажневшими глазами, поцеловал меня, затем бодро отошел и издали с нескрываемой гордостью еще раз оглядел с ног до головы.

— Вот, Софьюшка Павловна, каков у нас молодец! — сказал он дрожащим от волнения голосом.

И тут я выпалил:

— А завтра мне в путь-дорогу. Велено торопиться в институт.

Мама всплеснула руками, в глазах у нее возник страх.

— Завтра? Не отдохнувши, так сразу… — И заплакала.

— Нет-нет, — запротестовал отец, поборник строгой дисциплины, которой вдруг он изменил. — Уже если три недели пропустил, то три дня отдыха тебе и подавно простятся. Вот во вторник и поедешь.

Они и слышать не хотели о завтрашнем отъезде. Этому не находилось оправдания. Не побыв с родителями, не сходив всей семьей в гости хотя бы к одному знакомому однополчанину?.. И мне пришлось не без тайной радости согласиться на вторник. Помимо всего прочего, требовалось время договориться с оказией, ведь до станции Армавирской от нас далековато и не каждый день в ту сторону идут тарантасы. Зато уж оттуда — прямой поезд до столицы. Такие поезда идут из Минеральных Вод, этого великосветского курорта России.

— Отец, — все с тем же нерастаявшим страхом сказала мама, — мы совсем забыли о письме…

— Вот как ты расстроил нас своим поспешным решением, — упрекнул отец и тяжело прошагал в кабинет.

Он вернулся с письмом. Нетерпеливо взявши конверт, я прежде всего прочитал обратный адрес. Впрочем, и по почерку с косыми, высоко прыгающими буквами нетрудно было угадать руку Кухаревича, моего друга по институту, по комнате в пансионате, по студенческим вечеринкам.

Сдержанно-деловое начало. Друг писал:

«Кто-то привез сюда странные слухи, связанные с твоим опозданием. В канцелярии мне сказывали, что ты, милый мои, получил отпуск, срок которого неопределен, и отпуск этот вызван приказом высокотитулованной особы. Вскорости удалось уточнить, что ты ныне обретаешься в свите великого князя. Это же совсем на тебя не похоже! Я отказываюсь верить! В свите… Не может быть! Неужели трудно написать несколько строчек товарищу, если это слово „товарищ“ не стало для тебя, в силу новых обстоятельств, не особенно удобным…»

Вот так. Со шпилькой. Если бы ты знал, Саша, что-нибудь о кавказских зубрах!..

Далее он уже спокойнее продолжал:

"О нашей здешней жизни могу сообщить пока очень коротко. Не стало некоторых из наших профессоров, прибавилось строгостей. Наставники величавы и замкнуты. Слава богу, мы с первых дней почти в полном составе находимся в лесной даче недалеко от Выборга и потому лица эти видим редко. Я нахожу время для поездок в столицу, чтобы послушать интересные семинары в университете. Кстати, там сделалось относительно прошлого спокойнее. Бывают очень интересные диспуты, есть что послушать, и вообще…