Фортуна Флетчера - Джон Дрейк Страница 3

Затем его лицо исказилось, когда ярость взяла верх.

— Клянусь Богом, — вскричал он, — я убью их всех собственными руками!

— Лицемер! — закричала миссис Койнвуд и прижала сыновей к себе. Она поцеловала каждого в самые губы и снова повернулась к мужу. — Лицемер! Я тебя знаю! И никогда не прощу!

И она плюнула в него, как дикий зверь.

Койнвуд взревел в ответ и в гневе хлопнул себя по бедру. Но он забыл про пистолет, и тот рявкнул, опалив чулок и проделав дыру в башмаке. Болтон тут же понял, что это его шанс. Он бросился вперед, во весь голос зовя конюха.

— Стэнли! — крикнул он вошедшему верзиле. — Немедленно уведите мистера Виктора и заприте его там, где никто не найдет! И накиньте ему на голову свой сюртук. Никто не должен видеть его в таком виде!

Стэнли тут же повиновался, но Болтон видел, как в комнату заглядывают любопытные глаза, и понял, что дело безнадежно. Через несколько дней вся история будет известна всему Лонборо, если только не заставить слуг держать язык за зубами. Но это была уже проблема Койнвуда, а Болтону предстояло пару часов потрудиться.

Теперь у него было два пациента, и Болтон был только рад, что работа отвлечет его от тяжелых мыслей. Сперва он занялся Александром и обнаружил, что рана юноши не смертельна. Болтону пришло в голову, что, учитывая мастерство старшего Койнвуда во владении пистолетом, это вряд ли было счастливой случайностью, какие бы смертоносные угрозы ни звучали. На самом деле пуля аккуратно прошла через мякоть подмышки. Болтон отметил входное отверстие в большой грудной мышце и выходное — в большой круглой. Ни нервы, ни сосуды не были задеты, кости остались целы. Ранение было нетяжелым, и можно было ожидать полного выздоровления. Болтон промыл раны, извлек остатки ткани от мундира и рубашки Александра и перевязал его.

Сам юноша держался с невероятным стоицизмом, не сводя с Болтона глаз, даже когда тот ковырялся в ране. Миссис Койнвуд тоже успокоилась и, целомудренная, как монахиня, стояла на коленях у Болтона, пока он работал. Она поблагодарила его за помощь и своим шелковым голосом умоляла хранить в тайне события этой ночи. Хоть Болтон и был занят делом, ее близость и этот голос у самого уха заставили волоски у него на затылке встать дыбом.

Рана мистера Койнвуда оказалась серьезнее, и Болтону пришлось ампутировать ему большой палец на правой ноге. Койнвуд был мертвецки пьян и потому перенес операцию хорошо. В любом случае, в голове у него засела мысль, не оставлявшая места ни для чего другого. Он открыл свой замысел Болтону, как только жена и сыновья оказались вне пределов слышимости.

— Болтон, — простонал он. — Пошли за моим проклятым стряпчим. Пошли за Люси, черт бы его побрал. Сделаешь ведь?

— Разумеется, — ответил Болтон, накладывая швы.

— Ни пенни они от меня не получат, Болтон, прокляни их всех троих!

Когда все было кончено и последняя капля крови вытерта, Болтон из самых добрых побуждений попытался утешить пациента мыслью, что теперь-то его хотя бы перестанет мучить подагра. Но Койнвуд снова пришел в ярость и потребовал пистолеты. В суматохе и напряжении Болтон забыл, что подагра у Койнвуда была на большом пальце другой ноги.

— 1793 —

2

Одному Богу известно, как я докатился до такой жизни. Я никогда не хотел быть моряком и перепробовал все мыслимые способы, чтобы сбежать с флота, не гнушаясь ни убийством, ни мятежом. Я всего лишь хотел, чтобы меня оставили в покое и дали нажить состояние на торговле. И я бы его нажил, дай мне только шанс. Но вместо этого меня загреб флот, и, насколько я тогда понимал, попался я только из-за собачьих боев. Из-за собачьих боев и помеси-урода по кличке Кинг Бонзо.

Меня загребли на королевскую службу в 1793-м, когда мне было восемнадцать и я служил учеником клерка в конторе Пенденниса в Полмуте. В те дни Полмут был одним из крупнейших морских портов в Корнуолле, а я был царем и богом в своем маленьком мирке; славный дюжий малый, который всем нравился (или так мне казалось). Кинга Бонзо я купил годом раньше, хотя он и не был целиком моим. Я был лишь совладельцем, на паях с моими друзьями Енохом Брэдли и Дэвидом Ибботсоном. В те дни мы с Енохом и Дэвидом были закадычными друзьями, так как были тремя старшими учениками у Пенденниса. Но за Бонзо торговался я, потому что у меня это получалось лучше, чем у других. Пса мы взяли у цыгана-лудильщика, и этот хитрый плут запросил десять гиней — соль земли эти цыгане, если держаться от них с наветренной стороны и помнить, что все они лжецы, — так что я сбил цену до двух гиней, что все равно было чертовски много. Но я к тому времени уже подзаработал кое-какие деньги на паре собственных предприятий, остальные вложили все, что у них было, а недостающую сумму я позволил им выплачивать мне постепенно, на разумных условиях (в конце концов, они же были моими друзьями). Как бы то ни было, пес стоил каждого пенни.

Лично я воспринимал Бонзо исключительно как вложение капитала. А вот Енох любил его без памяти и страшно им гордился. И если Бонзо вообще признавал над собой чью-то власть, то «хозяином» его можно было назвать именно Еноха, хотя и тот едва ли мог с ним совладать. Дело в том, что у Бонзо было не все в порядке с головой, и у него было всего два настроения: покорный и кровожадный маньяк, и угадать, когда одно сменится другим, было невозможно. Но Енох пытался завоевать его любовь тремя способами. Во-первых, он следил, чтобы еду Бонзо приносил всегда он сам. Во-вторых, никогда не подходил к нему без тяжелой дубинки, чтобы в случае чего проломить ему череп. И в-третьих, он никогда, никогда, никогда не поворачивался к нему спиной. Сделай он это хоть раз, и Бонзо отхватил бы ему ногу, благослови Господь его собачье сердце.

Он держал Бонзо на цепи в старой бочке,